Алесь Адамович. Пробивающий сердца - [4]

Человечество стало смертным

В 1982 году Карякин раздобыл (как всегда, помог Черняев) для Адамовича и, конечно, для себя только что вышедшую в США книгу американского писателя и активиста граждан­ского движения за мир Джонатана Шелла «Судьба Земли» [4].

Ее у нас перевели для номенклатурных работников ЦК, МИДа и других уважаемых организаций. Рассылалась книга по специальному списку для допущенных и посвященных. В ней подробно говорилось о последствиях атомных взры­вов, о страшном влиянии радиации на природу и человека и впервые — о возможной угрозе ядерного терроризма.

Карякин уже давно обратился к глобальным пробле­мам, ядерным и экологическим, и по мере возможностей подталкивал своих «яйцеголовых» друзей в Международ­ном отделе ЦК к пробиванию идей «нового мышления», к диалогу двух лагерей.

В начале восьмидесятых появилась совершенно не­ожиданно легальная, пусть маленькая, почти незаметная печатная трибуна — журнал «XX век и мир». Собственно, это был даже не журнал, а общественно-политический бюллетень, печатный орган Советского комитета защи­ты мира (выходил на русском, английском, французском, испанском и немецком языках). В третьем номере этого не­броского журнала за 1983 год вышла статья Карякина «Не опоздать! (О времени жи­вом и мертвом)». Потом она была перепечатана во многих изданиях. В статье звучал тревожный набат: «Раньше — веками, тыся­челетиями — все миро­ощущение, все мировоз­зрение наше строилось (пусть даже бессознатель­но) на том, что хотя человек отдельный — смертен, зато человечество практически бессмертно. Человек умирает. Но остаются дети. Остаются плоды труда его. Будет жить народ, человечество. Те­перь другое: смерть грозит всему человечеству, весь род людской стал практически смертен, причем единственным способом смерти для него оказалось — самоубийство» [5].

Даниил Гранин и Юрий Карякин на

конгрессе интеллигенции в Питере.

1997 год.

Та же мысль, что с появлением атомной бомбы «чело­вечество стало смертным в двадцатом веке», — стала важ­нейшей в восьмидесятые годы и в творчестве Адамовича. «И главное, что произошло в мире людей, — писал он, — это что понятия "убить человека" и "убить человечество" опасно сблизились». Оба писателя базировались на страш­ной констатации Альберта Эйнштейна: «Радиоактивное отравление атмосферы и, следовательно, полное уничто­жение всякой жизни на Земле сделалось теперь техниче­ски возможным» [6].

Карякин ввел понятие-образ — время живое и время мертвое: «...живое — когда еще можно предотвратить катастрофу, еще можно спасти жизнь, мертвое — когда уже ничего сделать нельзя... Раньше в запасе была вечность живого времени. Теперь — будущего может и не быть. Время, когда мы родились, когда живем,—наше время живое,—тоже есть наша общая родина, которую тоже нель­зя предать, которую надо спасать и — спасти, чтобы она навсегда осталась живой и плодоносной» [7].

И вдруг... страшное ядерное будущее настигло родину Адамовича — Белоруссию, настигло еще до наступления ядерного Апокалипсиса.

Чернобыль

26 апреля 1986 года на Чернобыльской атомной электро­станции, расположенной близ города Припять (Украина), произошел взрыв.

Власти и Украины, и Белоруссии молчали, партийное начальство по привычке ждало распоряжений из центра. Их не было. Население не предупредили об опасности от­равления. Кто-то из журналистов умудрился заметить: «Ве­тер, к счастью, дул не на Киев...» Да, действительно, в самые страшные дни, с 26 по 30 апреля ветер тащил радиоактив­ные осадки на Гомель, Могилев, Слуцк, Брест... Досталось и Минску.

Алесь записывает в эти дни: «Узнали, что взорвалась АЭС, что туча пошла на Белоруссию, на многострадальную нашу землю. Нестеренко (директор Института ядерной энергетики. — И.З.) бегает, всем сообщает: идет! идет! надо объявить, предупредить население! Но у чиновников одна мысль: а что потом нам скажут! Сдыхайте, но себя соблю­дем! Сдыхайте, но политика прежде всего! Те 18-летние девочки, что сейчас в минской больнице с Гомельщины, не получили бы 1000 рентген, потому что не стояли бы на окнах, не мыли бы их, а захлопнули бы. Вот и проявилось в экстремальных условиях, насколько все это бол­товня — "новое мышление". Да какое новое, хотя бы просто элементарно человеческое. Нет, в бюрократической машине заложено это — абсолютная расчеловеченность» [8].

Василий Нестеренко 28 апреля сообщил партийному руководству республики, что приборы зафиксировали на территории Беларуси значительное увеличение радиоак­тивного фона. Слюньков, первый секретарь ЦК КПБ, по­звонил Щербицкому. Тот сказал ему об аварии на АЭС. То есть знал уже два дня и держал в секрете! Все партийные боссы действовали по установленным номенклатурным правилам: реакции из Москвы не было, и каждый старал­ся сохранять партийную тайну. Нестеренко прорвался все-таки к Слюнькову с докладом о последствиях аварии. «Не надо устраивать паники. Мне сообщили об аварии на ЧАЭС. Пламя погасили, там идут восстановительные работы». Вот и весь ответ. О своих людях, о белорусах — ни слова. Народу Слюньков сообщил об аварии только 17 мая на пленуме республиканской комсомольской организации. Сообщил после того, как Михаил Горбачев выступил по Центральному телевидению СССР 14 мая и сказал: «Мы впервые реально столкнулись с такой грозной силой, ка­кой является ядерная энергия». Карты радиационного за­грязнения Беларуси по указанию Правительства СССР были засекречены.