Алексей Толстой - [39]

У племянника своя правда: «…вспоминались минуточки, от которых вся кровь закипала… Взять бы такую минуточку и туда, — в сумасшедшие зрачки глаз, в шорох шелковых юбок, в темноту женского благоухания, — вниз головой, навек… Перед самым лицом Николушки в траву упала с дерева шишка… Он раскусил травинку и усмехнулся: «Тетушка Анна Михайловна в бумазейной кофте, со своими мышами и религиозными вопросами… Африкан Ильич, храпящий на весь дом после обеда… Комнаты, заваленные пшеницей, книги, съеденные мышами… Настенька, знакомая до последнего родимого пятнышка… Бррр! Будни… Поди воспрянь, работай!.. Ни один человек не воспрянет в такой обстановочке… Болото!..»

А сразу вслед за этими мыслями, как в сказке (не зря Толстой со сказок начинал), появляется хорошенькая Раечка, которой Николенька жалуется на свою погубленную жизнь и тотчас же прямо в лесу одерживает очередную победу, но как честный человек объявляет:

— Тетушка, я женюсь на Раисе!..

В ранней прозе Толстого эротика не то соперничает, не то сотрудничает с иронией и от этого происходят такие смешные эпизоды. Вот побитый деревенскими парнями за то, что пытался соблазнить еще и Машу, племянник оправдывается перед теткой за свое поведение:

«Николушка начал раскачиваться на стуле и долго не мог произнести ничего, кроме мычания, затем, найдя линию, стал говорить о том, что вся его жизнь — сплошная борьба и трагедия: он мечтает о самосовершенстве, о честном и суровом труде, а всевозможные случайности снова и снова толкают его в бездну. Его кровь застывает, душа дремлет в отчаянии, и он жадно тянется к светлому, чистому огоньку, который зажег бы его кровь, пробудил бы его к деятельности… Но каждый раз этот чистый огонек оказывается бесовским наваждением… Третьего дня, например, он пошел к возам, чтобы прогнать Машутку домой, чтобы не болталась зря… А эта девчонка, вместо того чтобы послушаться, принялась так на него смотреть лукаво, так задирала коленку на колесо, что перед ним мгновенно раскрылась бездна…»

Эта раскрывшаяся «бездна» кажется пародией на Леонида Андреева, трудно сказать, нечаянной ли, а сам Николушка выглядит доведенным до абсурда «лишним человеком», но одновременно Толстой и восхищается им, любуется его природной силой и мужскими успехами.

Еще один толстовский герой и еще одна литературная ассоциация — помещик Мишука Налымов, напоминающий не то Ноздрева, не то Троекурова: «Бог знает, что взбредет в голову Мишуке: велит догнать проезжего и звать в гости, — лошадей отпрячь и — в табун, тарантас — в пруд, чтобы не рассохся. Или — не понравится ему проезжий — перегнется за окошко и закричит: «Спускай собак, — моя земля, кто разрешил мимо дома ездить, черти окаянные!..» А налымовских собак лучше и во сне не видеть. Или в зимнее время прикажет остановить проезжего и дать ему метлу — замести за собою след через двор. Хочешь не хочешь — вылезай из саней, мети. А около сидят собаки с обмерзшими усами».

В доме у Мишуки гарем: барышня Настя, барышня Дуня и барышня Телипатра, сам он хочет жениться на своей племяннице, молодой бесприданнице Вере Львовне Ходанской, но она в ужасе от него отшатывается, а Мишука получает по морде за наглость от влюбленного в нее, но не желающего на ней жениться Сережи Репьева. Налымов трусливо бежит от дуэли, по дороге в гневе, чтобы напакостить и выместить зло, сталкивает в воду старого мерина, потом приезжает домой, сначала устраивает оргию, а потом прогоняет любовниц, загоняет обидчика на дерево. Сцена, когда Сережа сидит наверху, а Мишука трясет сосну, позднее смешно преобразится в «Золотом ключике» в стычку Буратино и Карабаса-Барабаса. После этого Мишука меняет гнев на милость, едет с Сережей в шинок и по бабам, дебоширит на Вериной свадьбе — и вся эта чехарда нелепых, гротескных событий заканчивается тем, что он умирает, но перед смертью отписывает нищей Вере почти все свое имущество.

«Пахотную землю всю, — луга, леса, пустоши, усадьбу и прочее, — жертвую, помимо ближайших родственников, троюродной племяннице моей Вере Ходанской, по мужу Репьевой, во исполнение чего внесено мною в симбирский суд векселей на миллион пятьдесят тысяч. Деньгами пятнадцать тысяч дать девке Марье Шитиковой, по прозванию Клеопатре, за верность ее и за мое над ней надругательство. Ближайшим родственникам, буде таковые найдутся, дарю мое благословение, деньгами же и землями — шиш».

Строго поджав губы, слушала Ольга Леонтьевна странное это завещание. Когда чтение окончилось и Мишука, кряхтя и морщась, сложил действительно из трех пальцев непомерной величины шиш, — который предназначался ближайшим родственникам, — Ольга Леонтьевна всполохнулась:

— Спасибо, Мишенька, что не обидел сироту, но скажи — почему ей такая честь?..

— Обесчестить ее хотел, — проговорил Мишука, — Веру-то, за это ей и дарю.

— Через нее всех нас выгнали из дому, как собак, — сказала Клеопатра.

Тогда Ольга Леонтьевна стала совать в ридикюль очки и носовой платок и решительно подступила к Мишуке:

— Да как ты посмел! Вотчинами хочешь откупиться, пакостник. Ногой в гробу стоит, кукиши показывает, а на уме — озорство. За могилой обесчестить женщину норовит… Дай сюда завещание.