Алексей Толстой - [214]

.

Правда это или нет?

Вспомним еще раз, как одноклассник Толстого по реальному училищу в Самаре Е. Ю. Ган писал: «Лешка Толстой любил «отмочить» какую-нибудь штуку, огорошить кого-нибудь (включая и учителей) неожиданной выходкой». Точно так же мочил Алешка шутки и когда ему исполнилось тридцать, хватая в «Бродячей собаке» и в московской «эстетике» дам за ноги («Толстой дурил», — лаконично писал в дневнике М. Кузмин), и в сорок в Берлине («Алеша обожает валять дурака», — говорила Н. В. Крандиевская), и в пятьдесят в красной Москве, и плевать графу было, что о нем думают и говорят. Но дело не только в причудливой смеси подросткового инфантилизма, своеволия и пренебрежения к окружающим в стиле Мишуки Налымова.

Любопытно свидетельство Валентина Берестова, настроенного по отношению к Толстому весьма благожелательно:

«Я спросил Людмилу Ильиничну:

— Почему Алексей Николаевич, такой умный человек, все время говорит всякие глупости?

Оказывается, нечто подобное она сама когда-то спрашивала у него. Толстой подумал и ответил так:

— Если бы я и в гостях находился в творческом состоянии, меня б разорвало».

Вот это правда наверняка. Толстовские возлияния, розыгрыши, дурачества, скандалы — были необходимы ему для творческой разрядки. Он снимал таким образом напряжение, в котором находился во время работы, и чем труднее эта работа была, тем сильнее буйствовал.

В советское время эти развлечения в духе Всесвятейшего шутовского собора из «Петра» были сокрыты от широкой общественности и ничто не бросало тень на заслуженного советского писателя, академика и депутата. Но когда это время истончилось и стало истекать, хлынул поток разоблачительных воспоминаний об Алексее Толстом, первым из которых стал опубликованный в перестройку в журнале «Огонек» мемуар бывшего артиста театра имени Вахтангова Юрия Елагина, оказавшегося после войны в эмиграции и издавшего в 1952 году в Америке книгу под названием «Укрощение искусств». Алексею Толстому в ней была посвящена глава, состояла она из двух частей. В первой рассказывалось о том, как Толстой пригласил жениха своей дочери комбрига Хмельницкого в компанию своих друзей, людей блестящих, талантливых и отчаянных выпивох — артиста Московского театра драмы Николая Радина, артиста Малого театра Александра Остужева и литератора Павла Сухотина (того самого, в соавторстве с кем Толстой написал возмутившие Фадеева «Записки Мосолова»). Прием этот как будто состоялся на квартире у Радина, все было по высшему разряду, лакеи из «Метрополя», хрустальные сервизы, изысканные закуски, тонкие вина, коньяки, друзья были предупреждены, чтобы до свинского состояния не напивались и говорили исключительно о высоком, но вот незадача: комбриг оказался непьющим. Этим он вызвал страшный гнев Сухотина, который, напившись, стал кричать:

«— Ты что сидишь, как болван, сукин сын? Ты что думаешь — мы тут все собрались глупее тебя? Ты мизинца нашего не стоишь, идиот…

Комбриг не знал, как реагировать, то ли морду бить, то ли звонить куда следует, а перепуганный Толстой будто бы схватил шубу, бросился на улицу и с тех пор, пишет Елагин, «как мне говорили, он ни разу не встречал мужа своей дочери»^{826}.

Сколько правды в этой байке, сказать трудно. Во всяком случае, неправды явно больше. Начиная с того, что фамилия комбрига была Шиловский и на прием, устроенный в его честь Толстым, он никак не мог попасть раньше 1934 года, когда и Радин, и Сухотин были уже тяжело больны, и заканчивая тем, что Алексей Николаевич Толстой и Евгений Александрович Шиловский были всю жизнь в очень хороших отношениях, отмечали вместе праздники, и, по всей вероятности, дружба и родственные связи с Толстым спасли Шиловского от ареста (точно так же, как спасли они известного переводчика Михаила Лозинского, на дочери которого женился сын Толстого Никита).

Что касается второй части мемуара, то, по-видимому, она более достоверна, потому что писалась не по слухам, а по непосредственному впечатлению автора, хотя и сильно приукрашенному. Это история о том, как Толстой написал пьесу «Путь к победе», за которой начали охотиться все московские театры, и артисты театра Вахтангова решили устроить в честь Толстого и его жены пикник, чтобы убедить его отдать «Путь к победе» им.

«Из кабины легко выпорхнула очаровательная элегантно одетая молодая женщина лет 28 и медленно выбралась грузная и неуклюжая фигура его сиятельства «рабоче-крестьянского графа» Алексея Николаевича Толстого. Толстой был уже весьма и весьма в летах. Лицо его с некогда красивыми и породистыми чертами сильно обрюзгло и расплылось. Под подбородком висела огромная складка жира. Большую сияющую лысину окаймляли постриженные в кружок волосы — прическа странная и несовременная (в старой России так стриглись извозчики)…»^{827}

А вот как по контрасту с ним описывается жена Толстого, графиня Людмила Ильинична:

«В ней не было ничего от того спортивного, несколько простоватого, но в своем роде очень привлекательного типа, к которому принадлежали лучшие московские девушки советского времени. У жены знаменитого писателя внешность была совершенно не советская. Это была скорее изящная парижанка или, может быть, хороший образец дамы с Пятой авеню, но уж никак не москвичка сталинской эпохи. На красивом лице незаметен загар, но зато можно обнаружить мастерский грим первоклассной косметики, положенный со вкусом и умением. Фигура у нее была стройная, женственная и миниатюрная. Одета она была очень хорошо, даже великолепно — в дорогие вещи, сделанные явно в презренном капиталистическом мире. В маленькой руке, затянутой в светло-серую перчатку, чудесная сумка из крокодиловой кожи. Но Людмила Ильинична оказалась дамой на редкость приветливой и любезной»