Алексей Кольцов. Его жизнь и литературная деятельность - [21]

Зато опять вольно вздохнул Кольцов в Москве, где он, возвратившись из Петербурга, прожил несколько месяцев. В кружке своих московских друзей, со стороны которых поэт видел искреннее чувство, он распахивал душу и высказывал заветные мысли. Здесь застенчивый, скрытный прасол преображался: он горячился, волновался и порою высказывался на своем оригинальном, грубоватом языке в таких выражениях, которые бы не годились для печати. Что в такие моменты прасол был интересен и что беседа с ним доставляла удовольствие, единогласно подтверждают Белинский, Панаев, Краевский и Катков. А это все такие люди, которые видели свет, их трудно обвинить в преувеличении, вызванном дружеским чувством к памяти покойного поэта.

Интересно, что Кольцов был в близких, приятельских отношениях с Катковым, тогда еще студентом Московского университета. Московский публицист напечатал в «Русском вестнике» (в 1856 году) задушевные воспоминания о поэте-прасоле. Кольцов был очень откровенен со знаменитым впоследствии газетчиком. Катков присутствовал при рождении многих стихов прасола. По воспоминаниям публициста, Кольцов обыкновенно выглядел озабоченным и пасмурным. Он часто читал стихи и спрашивал мнение о них слушателя. Если пьеса была плоха, он сам это первый чувствовал. «Душа поэта, – по словам Каткова, – отличалась удивительною чуткостью… При всей скудости образования как много он понимал! Безграничная жажда знания и мысли томили его… Никогда не забуду бесед с ним!»

И Катков вспоминает проведенную у Кольцова ночь в Зарядье, в мрачном и грязном подворье. Часы летели, как минуты. Какая поэзия, какие звуки таились в этом «кремне», в этом приземистом, сутуловатом прасоле!

Прекрасное расположение духа, вызванное близостью дорогих людей и обожаемого Белинского, отодвинувшиеся далеко-далеко дрязги мещанской действительности и постоянный живой обмен мыслями с друзьями – все это способствовало тому, что 1838 год стал самым производительным в поэтической деятельности Кольцова: в этом году написаны самые лучшие вещи поэта.

Но как бы хорошо ни было в Москве, следовало все-таки отправляться домой, к быкам, салу и другим столь же интересным вещам. Эта необходимость возвращения должна была, конечно, возбуждать у поэта грустные чувства. Он так долго жил в светлом мире мысли, среди бойцов возвышенной области знания и поэзии, что начинал уже осваиваться с этим миром как со своим кровным… А между тем этот манящий мир битв за добро, за правду оказался для него в конце концов заколдованным царством, куда ему не суждено было попасть на постоянное житье.

Отголосок этой грусти, этого очарования минувшим и осознание необходимости жить там, где тяжело живется, слышатся в письме Кольцова к Белинскому, написанном по возвращении в Воронеж. «В Воронеже жить мне противу прежнего вдвое хуже, – пишет прасол, – скучно, грустно, бездомно в нем… Дела коммерции без меня расстроились, новых неприятностей куча; что день – то горе, что шаг – то напасть… Благодарю вас, благодарю вместе и ваших друзей… Вы и они много для меня сделали, – о, слишком много, много! Эти последние два месяца стоили для меня пяти лет воронежской жизни…» Затем Кольцов прибавляет, что в его жизни – «материализм дрянной, гадкий и вместе с тем – необходимый… Плавай, голубчик, на всякой воде, где велят дела житейские; ныряй и в тине, когда надобно нырять; гнись в дугу и стой прямо в одно время!»

Так иронизировал поэт-прасол над своим положением… Как тяжела эта «тина» жизни для натур поэтических, сколько она сгубила светлых и многообещающих дарований!

Глава V. Последние годы жизни Кольцова

Страдание – удел всего живущего. – «Уравновешенные» люди. – Обнаружение глубокого разлада в жизни Кольцова. – Тяжебные дела. – Поэт в роли сутяжника. – Титулованные предстатели. – Унизительные сцены с чиновниками. – Просительные письма. – Смерть Серебрянского и горе Кольцова. – Увлечение философией. – Отрывок из дневника Никитенко. – Недовольство воронежцев поэтом. – Басня «Чиж-подражатель». – Размолвки с отцом. – «Кремневые» характеры. – Недовольство окружающей жизнью. – Невозможность порвать с нею. – Предложение Краевского. – Последняя поездка к друзьям. – Окончательное возвращение в Воронеж. – Ссора с сестрою. – «Отравительные восторги» любви. – Болезнь Кольцова. – Последние месяцы жизни. – Приятель-доктор. – Предсмертное свидание с Аскоченским. – Страдания больного. – Смерть. – Памятник поэту-прасолу

Мимолетны радости жизни и продолжительны ее горести!

Радость – резвая гризетка,

Посидит на месте редко:

Раз, другой поцеловала,

Да – гляди – и убежала…

А старуха-горе дружно

Приласкает, приголубит;

Торопиться ей не нужно:

Посидеть с работой любит!

Страдание – удел всего живущего. Если кому выпали радости в молодости, то черствая, тяжелая рука времени сомнет эти цветы, и к старости они завянут под холодным дыханием жизни. И чем выше, чем тоньше организация человека; чем значительнее он опередил век; чем замечательнее его нравственные и умственные качества; чем он выше понятий той среды, в которой суждено ему вращаться; чем, наконец, яснее он понимает всю гадость окружающей обстановки и обычаев, с которыми, как привыкший к ярму вол, смирились люди, – тем тяжелее ему, тем печальнее его существование… И благо тем «уравновешенным» людям, которые индифферентно относятся к окружающему и души которых едва касаются впечатления жизни, не затрагивая в ней ничего «святого», потому что этого «святого» там нет…