Александр Золотая Грива - [26]

… к середине января, когда лютый мороз становится абсолютным властелином Руси, когда вороны, посмевшие взлететь над заснежёнными полями, замерзают налёту и падают на стылую землю ледяным комком, боярские гридни взбунтовались. Наотрез отказались биться один на один с «бешеным болваном» — именно так гридни прозвали между собой Алекшу. Старший гридень беспомощно разводил руками — ни уговоры, ни угрозы уже не действовали. На обильных свиных харчах полонённый лиходей обрёл прямо таки кабанью силу. Частые драки ни на жизнь а на смерть с ненавидящими гриднями превратили его — не гридней! — в настоящего бойца и теперь всякий бой заканчивался победой разбойника. Кремень молча выслушал жалобу старшего гридня, долго барабанил корявыми сильными пальцами по столу, шумно дышал в бороду. Когда повернулся к старшему гридню, на боярском лице было написано крупными буквами — гнать надобно тебя, старший, вместе со всеми твоими гриденятами, однако вслух сказал так:

— Лады, тогда один к трём. А ежели и так не пойдёт, опять жалобиться станут, то я тебя на цепь посажу. Вместо разбойника и лиходея.

Охраняющие вход в боярские покои стражники видели, как старший гридень выполз из горницы задом наперёд и долго пятился, будто испуганный рак, пока не оступился на лестнице. Грохнуло, стальной шлем с кастрюльным шумом поскакал по ступенькам, а сверкающий панцирь, которым так гордился старший гридень, подло заскользил вниз, к выходу, весёлым звоном оповещая всех — вот как мой хозяин летит, быстрее всех!

Весна в том году наступила, как разбойничий набег — вдруг и сразу. Ещё утром холод властно рисовал узоры на дорогом оконном стекле, от его тяжёлой поступи трещали деревья, озёра прикинулись ледяными черепахами и тихо-тихо сидели под прозрачными панцирями, а к полудню солнце как очнулось — принялось торопливо рубить жёлтыми мечами лучей снежное покрывало земли. Наглые сугробы, толстые и важные, словно боярские животы, в одночасье заскромничали, стали прямо на глаза худеть, сморщиваться. Старые корявые сучья, сброшенные деревьями прошлым лётом, выперли наружу, как рёбра на тощей корове. Жестокий тиран — мороз тихо убрался восвояси, на вершины далёких гор, свесил оттуда толстые щупальца ледников и затих, с неодобрением наблюдая за беспорядком наступающей вёсны. На смену строгой твёрдости льда пришло тихое коварство воды. По-змеиному бесшумная и холодная, она проникла во всё щели, заполнила ямы, погреба, забралась под умирающий снег и терпеливо ждала, когда беспечный путник наступит, провалится и тогда наброситься, дабы промочить растяпу до костей. К концу недели снег окончательно исчез со двора. Теперь от забора до забора привольно раскинулось море толстой чёрной грязи. Холопы набросали валежин, чтоб можно было ходить, не пачкаясь, но сделали это кое-как, лишь бы было. Мокрое дерево к утру леденело, становилось скользким. Теперь любимым развлечением дворни стало наблюдать, как мужики и бабы ходят по валежинам, поминутно оступаясь в грязь. Особый восторг вызывало падение женской части дворовых. Мужичьё просто заходилось от хохота, когда какая нибудь баба соскальзывала и валилась в грязь, высоко задирая ноги, при этом особым успехом пользовались толстые, дебелые бабищи пудов эдак под семьдесят.

Как-то воскресным вечером Кремень решил пройтись по двору, оглядеть хозяйство да заодно проведать пленника. Дверь в старую кузницу бесшумно отворилась — смазали петли, черти заботливые, невольно подумал Кремень — и разношенные красные сапоги тихо ступили на сухой земляной пол. Под дальней стеной, на лавке, как и ожидал Кремень, лежит полонённый разбойник, которого пленником вообще-то уже никто не считает. Лежит, закинув руки за голову. Невольно бросается в глаза, как бугрится мышцами широкая грудь. Чуть слышно захрустел маленький уголёк под сапогом. Пленник неторопливо вынул руки из-под кудлатой головы, лениво вытянул и опустил — здоровенные-то какие! Лавка по-старчески хрустнула, зазвенела цепь. Пленник поднялся во весь рост и удивлённый Кремень невольно отступил на шаг — вчерашний сопляк превратился в молодого парня ростом и статью, как у самого Кремня, а боярин высок и крепок телом, как и положено старшему дружиннику великого князя.

— Здоров будь, боярин, — вежливо приветствовал Алекша.

— Божьей помощью, — буркнул Кремень, — живу, пряники жую.

Неспешно повертел головой, вроде как оглядывая хозяйским оком кузницу, а на самом деле высматривая место, где почище — не пристал боярину разговор стоя. Только кузня не палата, резной лавки нет. Увидал на наковальне заготовку для меча, взял.

— Чья работа?

— Моя. От начала до конца, — ответил Алекша.

— Неплохо, — повертел он блестящее лезвие, — неплохо. И кузнец тебя хвалит. Кстати, где он?

— В корчму пошёл, чего-то там с друзьями отмечает.

— Ага. Ну, лады… как придёт, скажешь, чтоб цепь-то с тебя снял. Хватит уже.

— Спасибо, боярин, — поклонился Алекша, — только чего кузнеца-то ждать, я и сам могу.

Не спеша намотал цепь на левую руку, дёрнул. Толстый кованый гвоздь длиной с ладонь выскочил из дубового брёвна, как его кувалдой с другой стороны вышибли. Затем взялся за железный ошейник, одна рука подалась вверх, другая вниз — ошейник переломился, как куриная нога.