Александр Суворов - [62]

Но чрезвычайная пальба неприятельского флота причинила нам великий вред. Войско их умножилось сильнее прежнего; я был ранен в левый бок картечью легко; наши паки начали уступать. При сем случае наша одна 3-фунтовая пушка за расстреливанием лафета и колес брошена была в воду.

При битве холодным ружьем пехота наша отступила в крепость; из оной мне прислано было две свежие шлиссельбургские роты; прибыли легкий батальон, одна орловская рота и легкоконная бригада. Орлова полку казак Ефим Турченков, видя турками отвозимую нашу пушку, при ней одного из них сколол, с последуемым за ним казаком Нестером Рекуновым скололи четверых. Казаки сломили варваров. Солнце было низко! Я обновил третий раз сражение.

С отличным мужеством легкий батальон муромских солдат под предводительством капитана Калаптаева (который ранен пулей и картечью) шлиссельбургские и орловские роты на неприятеля наступали. Варвары в их 15-ти окопах держались слабо. Уже была ночь, как они из них всех выбиты были, опровержены на угол косы, который мы одержали; тут, вдали нас, стреляли из неприятельского флота паче картечью и частью каркасами[69] и пробивали наши фланги. Оставалась узкая стрелка косы до мыса — сажен сто, мы сбросили неприятеля в воду за его эстакад…

Ротмистр Шуханов с легкоконными вел свои атаки по кучам неприятельских трупов, все оружие у него отбил. Победа совершенная. Поздравляю вашу светлость. Флот неприятельский умолк. Незадолго пред полуночью мы дело кончили, и перед сем я был ранен в левую руку навылет пулею. По объявлению пленных, было варваров 5000 отборных морских солдат, из них около 500 спастись могло. В покорности моей 14 их знамен пред вашу светлость представляю…

Кинбурнский комендант полковник Тунцельман содержал во все время крепость в оборонительной исправности, и под его дирекцией крепостная артиллерия потопила два неприятельских судна…

Генерал Александр Суворов».

«Суворочке» после боя отец написал о своей победе кратко:

«У нас была драка посильнее той, когда вы друг друга дерете за уши. И как мы танцевали! — У меня в боку картеча, на руке от пули дырочка да подо мною лошади мордочку оторвало. То-то была комедия, насилу через восемь часов с театра отпустили».

За победу на Кинбурнской косе Суворов получил высший русский орден — Андрея Первозванного. Орден этот входил в число царских «регалий», имея всего одну, п е р в у ю, степень; награжденный им становился тем самым кавалером еще четырех орденов.

Турецкий флот ушел восвояси, чтобы весной вернуться под стены Очакова: крепость все так же грозно возвышала свои стены и башни над крутым двадцатисаженным обрывом берега, — с моря и с лимана она была недоступна. Вскоре после сражения Екатерина писала Потемкину: «Важность Кинбурнской победы в настоящее время понятна, но думаю, с той стороны не можно считать за обеспеченную, донеже Очаков не будет в наших руках».

Несмотря на прямое указание, Потемкин не решался атаковать Очаков. Половина лета 1788 года прошла в удачных действиях Суворова против турецкого флота. Батареи, установленные Суворовым на берегу лимана, при поддержке легких русских кораблей потопили пятнадцать турецких судов.

Потемкин только в начале июля приступил к Очакову, чтобы начать осаду.

По солдатскому рассказу, дело обстояло так:

«Катерина пишет Потемкину: «Жалко, старика ранило, а то бы он со своими солдатами и Очаков взял». Каково Потемкину такое письмо читать? Пригнал он всю армию к Очакову, обложил кругом, думает: турки теперь испугались, без боя крепость сдадут. А турки и в ус себе не дуют, сидят в Очакове в сухости и тепле. Всего у них много, запаслись на два года. А мы — в землянках сырых. Дров нет. Пищи нет. Фуражу нет. Мрет народ. Кони падают. Суворов говорит: «Надо Очаков штурмом брать, а так вся армия погибнет. Одним гляденьем крепость не возьмешь». Потемкину Суворова послушать?! Да ни за какие деньги! Сидит Потемкин в роскошном шатре, пирует, веселится. На Очаков в подзорную трубу глядит.

Турки осмелели. Делают из крепости вылазку. Суворов смекнул, да весь свой корпус — на них. Прогнали мы турок. Они выводят резервы. Мы напираем. Добрались до вала. Суворов просит у Потемкина: «Подсоби, ударь на крепость со всех сторон. Возьмем Очаков». И все генералы тоже. Один генерал даже на колени стал перед Потемкиным. А он от злости инда заплакал: вдруг да Суворов самосильно Очаков возьмет! Посылает к Суворову одного офицера — капитана, второго — премьер-майора, третьего — полковника: «Прекратить дело». А как его прекратить, коли турки чуть не весь гарнизон в поле вывели!

Суворова опять ранило. Сидит он на камне, лекарь ему рану смотрит. Скачет от Потемкина четвертый курьер — генерал. «Как вы, — говорит, — сударь, осмелились такое важное дело самочинно завязать?» А Суворов ему: «Я на камушке сижу, на Очаков я гляжу!» Поскакал генерал обратно с ответом. А мы турок тем временем уже назад в крепость загнали. Потемкин зовет Суворова к себе и начал его при всех пушить. Суворов ему: «Дозвольте уехать для лечения». Потемкин рад. Суворов уехал!..»

Настала осень. Осада Очакова продолжалась. Ненастная погода прогнала из ставки Потемкина охотников веселиться. Пиры и балы у него прекратились.