Александр Суворов - [115]

Вот картинка развода дворцовых караулов.

Император Павел I вводил в армии немецкие порядки и хотел похвастаться ими перед Суворовым. Суворов же всячески подсмеивался над императором. Однажды, так и не дождавшись конца развода, Суворов схватился за живот и, вскрикнув: «У меня брюхо болит!» — уехал.

Другой, уже трагический, эпизод происходит в Италии. Русские войска оказываются не в состоянии сбить с сильной позиции французов. Суворов приказывает рыть для себя могилу. «Я не могу пережить такой день!» — говорит он. И это действует на солдат. Позиция взята.

Интересна рассказанная автором легенда о живой воде, которой окатывал себя в Италии Суворов, чтобы не забыть о живительной русской ключевой воде.

Но образ Суворова в сознании солдат дан писателем в плане героическом. Вот что рассказывает старый солдат о штурме турецкой крепости Туртукай.

«— Однако так ли, сяк ли, — говорит Суворов, — Туртукай надо брать. Много ли турок?» — «Да вшестеро против нашего». — «Что скажете, богатыри?» — спрашивает Суворов молодых. Те мнутся: «Маловато-де нас». Тогда он ко мне самолично: «Помнишь, что Первый Петр турецкому султану сказал? Объясни-ка молодым». А вот что, товарищи, было. Хвастал перед Петром турецкий султан, что у него бойцов несметная сила. И достал султан из кармана шаровар пригоршню мака: «Попробуй-ка сосчитай, сколько у меня войска». Петр пошарил у себя в пустом кармане, достает одно-единственное зернышко перцу да и говорит —

Мое войско не велико,

А попробуй раскуси-ка,

Так узнаешь, каково

Против мака твоего».

И Туртукай пал.

Повести «Александр Суворов» и «Малахов курган», написанные в предвоенные годы, полны глубокой веры в силы народа, его беззаветной любви к родной земле.

Юный герой повести «Малахов курган» — сын офицера Могученко, Веня, — во многом похож на своего сверстника Сеньку из повести «Архаровцы», который тоже совершает настоящий подвиг и получает «взаправдашнюю» медаль.

С той же игры, что и для «архаровца» Сеньки, начинается служение родине для севастопольца Вени, как только к Севастополю приближается вражеский флот из тридцати пароходов и множества кораблей.

«…Веня уловил маневр коварного врага» — так начинает Григорьев описание этого эпизода. Затем мальчик, приставив кулак рупором ко рту, кричит комендору, который, конечно, не может его услышать на судне:

«— Носовое!.. Бомбой пли!..»

Словно повинуясь команде Вени, комендор стреляет.

«Рыгнув белым дымом, мортира с ревом прыгнула назад. На чужом пароходе рухнула верхняя стеньга на первой мачте. Чужой фрегат убрал паруса, но не успел повернуться для залпа, как Веня скомандовал:

— Лево на борт! Всем бортом пли!..»

И эта команда Вени оказывается правильной и поэтому совпадающей с действиями комендора.

«Владимир» повернул и дал залп всем бортом. Веня приставил кулак к левому глазу зрительной трубой и увидел: чужой сделал поворот и, не дав залпа, пошел в море, держа к весту.

— А, хвост поджал! Струсил! Ура, братишки! Наша взяла! Ура!»

Повесть «Малахов курган» С. Григорьева показывает беспримерный героизм защитников Севастополя, патриотизм и мужество русского народа, которые в грозные годы проявились в полную силу.

Я помню Сергея Тимофеевича грузным высоким человеком, с серым веником бороды, по-стариковски сморщенным носом и грустным взглядом задумчивых глаз, иногда вспыхивающих озорным блеском за стеклами старомодных очков.

Он имел обыкновение, прощаясь с собеседником, отдавать по-военному честь, произносить короткое словечко «чик» и тут же с улыбкой пояснять: «Честь имею кланяться».

Помню такой случай. В годы Великой Отечественной войны Сергей Тимофеевич написал для Военно-морского издательства повесть об адмирале Макарове («Победа моря» — так называется ее вариант для детей). В издательстве рукопись прочел строгий рецензент — контр-адмирал и указал автору на некоторые военно-морские неточности: корабли-де не «плавают», а «ходят», а парус яхты не «клонится», а «ложится», и тому подобное.

Сергей Тимофеевич, ознакомившись с отзывом, размашисто наискось начертал: «Не согласен». И подписался: «В и ц е-а д м и р а л С. Г р и г о р ь е в». С точки зрения моряков-редакторов, это было недопустимым озорством и нарушением устава. Но Григорьев был человек штатский и любил пошутить.

С. Т. Григорьев был и остается одним из самых любимых юным читателем авторов. Он прожил большую жизнь (1875–1953) и всегда отлично знал то, о чем писал.

«Окидывая взглядом свой жизненный путь, я с трепетом вижу, что был участником… событий на протяжении более половины столетия. И какого столетия!» — писал он в 1950 году, когда ему исполнилось семьдесят пять лет.