Александр Македонский. Сын сновидения - [6]

Клеопатра тихонько пролепетала что-то, и Артемизия сказала:

— Видишь? Она очень рада знакомству с тобой. Отдай же ей подарочки!

Александр вытащил из-за пояса металлическое колечко с серебряными бубенчиками и начал трясти перед малышкой, которая протянула ручки, чтобы схватить забавку. Олимпиада с умилением смотрела на эту сценку.

— Какая жалость, что нельзя остановить время, — заметила она, словно размышляя вслух.

Долгое время после рождения детей Филипп постоянно вел кровавые войны. Он укрепил границы на севере, где Парменион разбил иллирийцев; на западе находилось дружественное царство Эпир, где правил Аррибас, дядя царицы Олимпиады; на востоке, совершив множество походов, македонский царь усмирил воинственные фракийские племена и распространил свои владения до реки Истр. После этого он завладел почти всеми городами, что греки построили на побережье: Амфиполем, Метоном, Потидеей — и ввязался в братоубийственную борьбу, терзавшую эллинский полуостров.

Парменион стремился предостеречь его против подобной политики, и однажды, когда в дворцовой оружейной палате Филипп собрал военный совет, решил взять слово:

— Ты построил могучее и сплоченное царство, государь, и позволил македонянам гордиться собой; зачем же ты хочешь впутаться во внутренние усобицы греков?

— Парменион прав, — присоединился Антипатр. — В их борьбе нет никакого смысла. Все против всех. Вчерашние союзники сегодня ожесточенно воюют друг против друга, и проигравший вступает в союз с самым лютым своим врагом, чтобы противостоять победившему.

— Верно, — согласился Филипп, — но у греков есть все, чего не достает нам: искусство, философия, поэзия, театр, медицина, музыка, архитектура, а, кроме того, еще и наука политики — искусство управлять государством.

— Ты царь, — возразил Парменион, — и тебе не нужна никакая наука. Тебе достаточно повелевать, и все слушаются тебя.

— Пока у меня есть сила, — сказал Филипп. — Пока кто-нибудь не всадит мне клинок меж ребер.

Парменион ничего не ответил. Он хорошо помнил о том, что ни один македонский царь не умер в своей постели.

Тишину, ставшую тяжелой, как скала, нарушил Антипатр:

— Если ты действительно сам хочешь засунуть руку в пасть льва, я не могу отговорить тебя, но посоветовал бы тебе действовать единственным образом, какой может дать надежду на успех.

— Как?

— В Греции есть лишь одна сила, превосходящая всех, лишь одна сила, которая может установить мир…

— Святилище Аполлона в Дельфах, — сказал царь.

— Или, лучше сказать, тамошние жрецы и правящий ими совет.

— Я знаю, — согласился Филипп. — Кто контролирует святилище, тот в большой степени контролирует политику греков. Сейчас совет попал в трудное положение: он объявил священную войну против фокийцев, обвинив их в обработке земель, принадлежащих Аполлону, но фокийцы мановением руки завладели сокровищами храма и с этим богатством навербовали тысячи наемников. Теперь Македония — единственная сила, способная разобраться с этим конфликтом…

— И ты решил ввязаться в войну, — закончил Парменион.

— При условии: если победа будет за мной, я получаю место фокийцев и таким образом стану председательствовать в совете святилища.

Антипатр и Парменион поняли: у царя не просто имеется план — он исполнит задуманное любой ценой. И потому военачальники Филиппа даже не стали пытаться отговорить его.

***

Конфликт продолжался долго и бурно, с переменным успехом. Когда Александру исполнилось три года, Филипп потерпел первое серьезное поражение и был вынужден отступить. Его враги говорили, что он бежал, но царь отвечал:

— Я не бежал — просто отошел, чтобы боднуть противника с разбегу, как разъяренный баран.

Таков был Филипп. Человек невероятной решительности и силы духа, неукротимой жизненной силы, с острым и пылким умом. Но люди такого склада всегда оказываются в одиночестве, поскольку им трудно посвятить себя окружающим.

Когда Александр начал догадываться, что происходит вокруг, и отдавать себе отчет, кто такие его отец и мать, ему было около семи лет. Он уверенно говорил и вполне понимал сложные рассуждения.

Узнав, что отец во дворце, мальчик оставлял царицыны комнаты и шел в зал собраний, где Филипп устраивал совет со своими военачальниками. Отмеченные следами бесчисленных битв, они казались стариками, хотя всем было чуть больше тридцати, за исключением изрядно поседевшего Пармениона, который приближался к пятидесяти. Увидев его, Александр принимался распевать детскую считалочку, которой его научила Артемизия:

Старый солдат на войну торопился,

А сам-то на землю, на землю свалился!

А потом под улыбки присутствующих сам падал на землю.

Но больше всего он наблюдал за отцом, изучал его поведение, его обыкновение двигать руками и обводить всех глазами, тон и тембр его голоса, манеру, с которой он одной силой взгляда подавлял самых сильных и властных людей в своем царстве.

Шаг за шагом мальчик потихоньку приближался к председательствующему на совете царю и, когда тот особенно увлекался беседой или спорами, пытался залезть к отцу на колени, словно думая, что в этот момент никто его не увидит.

Филипп будто бы только теперь замечал сына и прижимал его к груди, не отвлекаясь от дела и не теряя нити разговора. Конечно, он прекрасно видел, что поведение военачальников менялось, их глаза не отрывались от мальчика, и на лице македонского владыки начинала проявляться улыбка, какой бы вопрос он ни обсуждал. И даже Парменион улыбался, вспоминая о считалочке Александра. Порой мальчик удалялся в свою комнату, надеясь, что отец придет к нему. Иногда, после долгого ожидания, Александр выходил и усаживался на каком-нибудь балконе дворца, уставившись на горизонт, и так сидел, безмолвно и неподвижно, зачарованный безграничностью неба и земли. Если в это время легкими шагами подходила мать, она видела, что тень, зачернявшая его левый глаз, медленно сгущается, как будто на душу маленького царевича опускается какая-то таинственная ночь.