Александр Македонский - [57]

Из обоих повествований ясно: Александр желал, чтобы персидский культ царского огня и проскинеза внедрились в практику без его видимого участия. В них рассказывается, по всей видимости, о двух различных эпизодах. Сначала приближенные царя пытаются обосновать его право на проскинезу. Предполагалось, что никто не посмеет возражать. Натолкнувшись на сопротивление, Александр решил пойти другим путем. Новая попытка проходит уже без обсуждения; приближенные Александра совершают проскинезу как нечто само собой разумеющееся, и уклонение Каллисфена от обряда, остающееся актом его индивидуального протеста, ничего не меняет по существу. Дело было сделано; для Каллисфена это – еще один шаг на пути к трагической развязке.

Кульминацией оппозиционного движения в этот период стал так называемый заговор «пажей» – юношей из знатных македонских семей, состоявших, по обычаю, заведенному Филиппом II, при особе царя. Поводом к нему послужил мелкий эпизод: во время охоты один из «пажей», Гермолай, сын Соподила, убил Кабана, которого Александр наметил для себя; разгневанный царь приказал высечь дерзкого на глазах У остальных. Гермолай замыслил убить Александра; к заговору он привлек своего друга Сострата, сына Аминты (у Руфа Сострат – инициатор заговора), потом Антипатра, сына сирийского сатрапа Асклепиодора, Эпимена, сына Арсея, Антиклея, сына Феокрита, и Филоту, сына фракийца Карсида. Вероятно, в заговоре участвовали и другие «пажи». Они решили напасть на Александра ночью, когда стражу будет нести Антипатр. Случай спас царя. По одной версии, он всю ночь до утра пировал со своими собутыльниками; по второй – какая-то сирийская пророчица, которую царь постоянно возил с собой, встретила его на пути в опочивальню и побудила вернуться к пирующим. Так или иначе, а затея не удалась.

На другой день Эпимен, сын Арсея, рассказал об этом деле своему другу Хариклу, сыну Менандра, тот в свою очередь – Еврилоху, брату Эпимена, а он – Птолемею, сыну Лага. Последний без промедления донес о заговоре царю. Александр приказал арестовать всех, кого назвал Еврилох. Под пыткой они сознались в своем умысле и выдали других участников заговора. К ответственности по этому эпизоду Александр привлек и Калдисфена.

Вопрос о том, был ли Каллисфен непосредственным участником заговора «пажей», приходится оставить открытым. Аристобул и Птолемей утверждали, что заговорщики показали, будто именно Каллисфен побудил их замыслить цареубийство; однако их свидетельство может быть продиктовано стремлением оправдать меры Александра, предпринятые по отношению к философу. К тому же оно говорит только о подстрекательстве вольнолюбивыми речами. Согласно другому варианту, исходящему от кругов, враждебных Александру, заговорщики даже во время самых страшных пыток не назвали Каллисфена. Однако и это указание может быть вызвано желанием лишний раз продемонстрировать чудовищную жестокость Александра.

Тем не менее близость Каллисфена к Гермолаю и другим заговорщикам позволила Александру заподозрить связь между отказом Каллисфена совершить проскинезу и покушением «пажей» на его жизнь. Отражением этого факта были и речи «Лисимахов и Гагнонов»: «софист» расхаживает с важным видом, как будто он только что сверг тиранию, а вокруг него толпятся мальчишки и ходят за ним, словно за единственным свободным среди стольких мириад. Передавали, будто на вопрос: «Как стяжать славу?» – Каллисфен отвечал: «Убить славнейшего». Сама по себе эта фраза была очень популярна и приписывалась разным людям по разным поводам. Но какое все это могло иметь значение? Распространявшиеся приближенными Александра слухи, сплетни и доносы падали на благоприятную почву: Александр видел в Каллисфене идейного, да и не только идейного, вдохновителя заговора. А за Каллисфеном должны были стоять недовольные греки и македонские аристократы, притаившиеся после гибели Филоты и Клита. Не случайно пошли разговоры, источником которых был Гефестион, будто Каллисфен сначала договорился с ним совершить проскинезу, а потом уклонился; слова Гефестиона были рассчитаны на то, чтобы скомпрометировать Каллисфена в глазах македонян. Впрочем, не исключено, что Гефестион и другие близкие к Александру люди и впрямь рассчитывали на усердие придворного историографа.

Гермолая и его сообщников, как и Филоту, судила македонская армия (по Руфу, что менее вероятно, дело разбиралось в совете, созванном Александром). В речи на суде Гермолай оправдывал свой умысел тем, что свободный человек не может перенести гордыню Александра, напомнил и убийство Филоты, Пармениона, Клита, и мидийскую одежду, и намерение ввести проскинезу, и беспробудное пьянство. Гермолай воспроизводит разговоры, которые он несомненно слышал вокруг себя и в которых сам принимал участие. По решению македонского войска Гермолай и его товарищи были забиты камнями насмерть. Судьба Каллисфена неясна: по одной версии, он был пытан и казнен; по другой – умер в тюрьме из-за болезни [Юстин, 15, 3, 3–6 – покончил с собой, приняв яд, который ему будто бы дал Лисимах]. Рассказывали, что Александр хотел судить его в присутствии самого Аристотеля; довольно прозрачными намеками он угрожал и философу, рекомендовавшему в придворные историографы такого человека. Расправа с Каллисфеном вызвала охлаждение между учителем и учеником; последователи Аристотеля, перипатетики, относились к Александру резко отрицательно. Один из них, известный ученый Феофраст, написал и опубликовал книгу, посвященную трагической судьбе Каллисфена [Арриан, 4, 13–14; Плутарх, Алекс, 55; Руф, 8, 6,