Александр Македонский - [34]

Традиция Диодора – Руфа и «большинства» авторов, сочинениями которых пользовался Плутарх, очевидно, с наибольшей точностью соответствует реальной действительности. Если жрец-пророк в оазисе Сива обратился к Александру как к сыну Аммона и расценивал как кощунство всякий намек на то, что отцом Александра был Филипп, то это было целиком в русле египетских представлений.

В том, что египетские жрецы от имени самого Аммона да еще в почитаемом греками храме приветствовали его как бога и сына бога, Александр увидел чрезвычайно благоприятные для себя политические возможности. Возникла ситуация, когда он мог претендовать на абсолютную власть над всем (в том числе и над греческим) миром, когда всякое сопротивление ему становилось греховным делом. Впрочем, Александр должен был по крайней мере на первых порах соблюдать осторожность. Конечно, греческая мифология знала сыновей Зевса, рожденных смертными женщинами; к их числу принадлежал, например, Геракл – легендарный предок Александра. Знали греки и героизацию, обожествление выдающихся людей при жизни и после смерти [ср.: Плутарх, О судьбе, 2, о]. Сам Филипп II на том свадебном празднестве, где он был убит, приказал к 12 статуям богов присоединить я свою, желая приучить подданных к мысли о божественности их владыки. Учитель Александра, Аристотель, в своей «Политике» [3, 8, 1; 1284а] говорил, намекая на Александра, что «единственный» муж, выдающийся «добродетелью» и политической мощью (или же небольшая группа людей, наделенных этими свойствами), был бы как бог среди людей. И тем не менее греческое общество, да и македонское тоже с большим сомнением отнеслось к мысли, будто в лице Александра миру явился не заурядный завоеватель, а бог – сын Зевса. Правда, по рассказу Каллисфена [Страбон, 17, 814], явившиеся тогда же к Александру в Мемфис милетские послы принесли весть о чудесном пророчестве, данном оракулом Аполлона в Бранхидах, разграбленным во время Греко-персидских войн, что Александр – сын Зевса, о будущей победе при Гавгамелах, о предстоящей гибели Дария III и об ожидавшемся антимакедонском выступлении лакедемонян. Он же свидетельствует, будто «благородное происхождение» Александра (от Зевса) подтвердили Эритрейская Афинаида и Эритрейская Сивилла. Когда Александр обещал Эфесу возместить все прошлые и будущие расходы на храм Артемиды, лишь бы была воздвигнута надпись от его имени, эфесяне отказали ему: не подобает богу совершать посвящения богам [там же, 14, 641]. Однако имели место и другие факты.

Понадобилось почти 10 лет, чтобы греческие полисы признали, притом только после того как Александр окончательно утвердил свою власть, его божественность, да и то спартанец Дамид заявил: «Предоставим Александру, если ему этого хочется, называться богом» [Плутарх, Апофт. лак., 219]. И греки, и македоняне, окружавшие царя, должны были с особым неудовольствием воспринимать его обожествление еще и потому, что это существенно меняло характер их взаимоотношений с царем: из сотоварищей последнего, по идее равного им, они становились даже не подданными, а какими-то жалкими креатурами, которые могут только смиренно возносить мольбы к подножию божьего престола. В обожествлении Александра они не могли не увидеть решающий шаг на пути его превращения в такого неограниченного деспота, какого ни Македония, ни Греция еще не видывали. С этого момента, по всей видимости, в окружении Александра появляются и набирают силу оппозиционные элементы, с которыми ни расправами, ни милостями царь совладать не мог. Центром, притягивавшим недовольных, был, судя по всему, Парменион.

Парменион, сын Филоты, человек старомакедонского закала, являлся одним из ближайших соратников и крупнейших полководцев Филиппа II [ср.: Плутарх, Апофт. Фил., 2; 28]. Он занимал первое место в окружении Александра [ср.: Полибий, 8, 12, 7; Руф, 7, 2, 33], постоянно находился на самых ответственных постах, но не потому, что Александр этого хотел, а потому, что не мог от него избавиться. Сын Пармениона, Филота, считавшийся другом Александра, возглавлял македонскую конницу, другой сын, Ника-нор, – гипаспистов; его брат Асандр был командиром легкой кавалерии, а позже стал сатрапом Сард. Александр, отвергая разумные на первый взгляд предложения Пармениона, явно стремился вырваться из этих цепких объятий. Подспудная взаимная неприязнь привела в конце концов, когда царь почувствовал себя достаточно сильным, к уничтожению Пармениона и Филоты. Убивая их, Александр знал, что делал: он устранял реальную или потенциальную верхушку оппозиции.

Однако до гибели Пармениона было далеко. По сведениям, восходящим к Птолемею и Аристобулу, еще в Египте Александр получал доносы о заговоре, который составил против него Филота, но не придал им серьезного значения или, возможно, не счел себя достаточно сильным, чтобы обрушиться на Пармениона и его семью [ср.: Арриан, 3, 26, 1]. Однако во время судебной расправы над Филотой Александр припомнил, как тот, поздравив его с принятием в сонм богов, написал, что жалеет тех, кому придется жить под властью сверхчеловека [Руф, 6, 9, 18]. Под пыткой Филота рассказал тогда, что и Гегелох возмущался обожествлением Александра [там же, 6, 11, 22–30]. Видя вокруг себя скептические, насмешливые, недовольные лица, царь решил, что его греко-македонских приближенных и греческих союзников на Балканах нужно исподволь приучать к мысли о его, Александра, божественной природе.