Александр Македонский - [22]

Филипп, компенсируя горцам утрату прежних привилегий, особенно щедро наделял их семьи землями[22]. Так он склонил на свою сторону орестидов и тимфайцев. Склонил бы и элимиотов, если бы не расторг свой брак с Филой, дочерью князя из этой горной области. Жители Линкестиды неохотно подчинились Филиппу и все еще представляли угрозу.

Царский двор объединял не только эти древние знатные дома. Аргеады постоянно увеличивали число служилой знати раздачей новых и новых земель, привлекая таким образом ко двору недавно возвысившиеся семьи. Отличившихся греков уже давно награждали землей и принимали в круг высшей знати. Эта система получила полное развитие лишь во времена Филиппа. Он располагал для раздачи большим количеством завоеванной земли и призывал к себе тех чужестранцев, которые казались ему полезными[23]. Теперь отбор уже не был чересчур строгим, и «рыцари удачи» действительно становились рыцарями. Царь охотно производил в гетайры и греков — далеко не всегда наиболее способных и деловых людей, нередко просто веселых и приятных сотрапезников. Филипп любил веселье за столом и выбирал себе товарищей из тех, кто умел веселиться и пить. В этом отношении ближе всех к македонянам стояли фессалийцы, и вскоре они почувствовали себя при дворе Филиппа как дома. В этом беспутном времяпрепровождении день смешивался с ночью, вино подталкивало на дикие шутки, а игра разжигала азарт. Все это вызывало ужас философов и моралистов. Случай выдвинуться представлялся людям компанейским, умеющим пить. Снова вошли в обычай привычные для Македонии нравы, когда гетайры были не только сподвижниками царя в бою и на совете, но и его товарищами на пирах.

При всей безалаберности Филипп, никогда не забывавший своих властолюбивых целей, окружал себя также и способными греками. Так, к нему приезжали строители и техники, например знаменитый Евмен, который вскоре занял ведущее место в канцелярии царя. Отцы Неарха и Эригия получили земельные наделы и стали гетайрами царя. Одни сподвижники царя жили в столице, другие — в Амфиполе. Но, даже оставаясь у себя в поместье, они должны были в случае необходимости со своей дружиной примкнуть к войску царя.

Следуя традиции своих предков, Филипп поддерживал тесную связь с духовной элитой Эллады. Больше всего он ценил Исократа и Академию Платона, считая их своими соратниками в проведении панэллинской политики. Исократ подготовил ему почву для воплощения на практике идеи гегемонии. Конечно, Филипп был обрадован посланием к нему Исократа и тепло приветствовал посланника, отправленного к нему ритором. Дружбу с Платоном заключил уже Пердикка III; он сделал своим советником его ученика Евфрая. Узнав о смерти Платона, Филипп устроил в честь философа траурную церемонию. Несколько лет спустя он принял Антипатра, ученого из Академии. Его прислал преемник Платона — Спевсипп, вручив Филиппу послание, сохранившееся до нашего времени. Письмо это оставляет неприятное впечатление, так как в нем чувствуется явное недоброжелательство к Исократу[24]. Приведено множество аргументов, оправдывающих нападение македонян на Халкидику и Амбракию, более того, содержатся выпады против Афин. Становится ясно, что школа платоников на реке Илисс далеко отошла от идеи полиса, защитником которой был Демосфен. Эти люди были нужны царю, но ценил ли он их на самом деле, мы достоверно не знаем.

И, наконец, Феопомп — своеобразное явление при македонском дворе. Он хорошо относился только к одному Антисфепу, враждовал со Спевсиппом и не всегда доброжелательно отзывался о своем учителе Исократе. Одно время Феопомп жил в Пелле, но постоянно был чем-нибудь недоволен. Правда, он поставил Филиппа в центр своего исторического труда и назвал его величайшим человеком в Европе, но со всем сарказмом, присущим ему, не пощадил ни гетайров, ни других близких к царю люден. Феопомп писал, что они подвержены всем порокам, да и самого царя называл пьяницей, игроком и мотом[25]. Иногда создается впечатление, что движущей силой всех его обвинений явилось оскорбленное тщеславие.

Филипп спокойно терпел при дворе всех этих чванливых литераторов, но не делал их гетайрами, как землевладельцев и воинов. На пирах они никуда не годились, и там он не желал их видеть. Своими постоянными спорами эти тщеславные всезнайки могли бы испортить пирующим настроение. Конечно, каждый из них с удовольствием сыграл бы роль Евфрая. Но Филипп не был Пердиккой и не хотел приглашать нового Евфрая, ему не хотелось такого застолья, где бы дебатировались вопросы высшей математики или философии.

Филипп не походил также и на Архелая, для которого греческое искусство было важнее всего на свете. Правда, он охотно привлекал ко двору эллинских актеров, певцов и других служителей муз, но по натуре своей был скорее трезвым практиком и широким, великодушным человеком, чем мечтательным поклонником художественного творчества. Он не брал с собой на войну Гомера, не участвовал в разыгрывании пьес и не декламировал Еврипида.

Несмотря на то что мир искусства был ему чужд, он хотел, чтобы подрастающая молодежь воспитывалась в духе любви к прекрасному. Больше, чем кто-либо прежде, он привлекал сыновей знати на службу при дворе. Он создал для них нечто вроде придворной школы «пажей». «Пажи» общались с царем, греческие учителя обучали их риторике, знакомили их с мифологией, с Гомером, но больше всего с Еврипидом. Поэтому офицеры Александра отличались необычным знанием мифологии, философии и литературы. Посев, произведенный Филиппом, дал впоследствии богатый урожай.