Александр I и Наполеон - [108]

Ватерлоо! Утром еще безвестное селеньице в 20 км от Брюсселя к вечеру уже стало одним из самых знаменитых мест всемирной истории, ибо здесь закончился беспримерный полководческий путь Наполеона.

Соотношение сил перед битвой сулило Наполеону очередной успех: он имел примерно 74 тыс. человек и 250 орудий против 70 тыс. человек и 170 орудий у Веллингтона. Но в самый день битвы началась цепь роковых для Наполеона случайностей, две из которых погубили его. Всю ночь с 17 на 18 июня шел дождь. Поэтому Наполеон смог начать сражение лишь в 11.30 дня, когда земля подсохла достаточно для маневров кавалерии и артиллерии. Таким образом, потеряно было пять часов, которых Наполеону вполне хватило бы для победы. Тем не менее атаки французов были столь мощными, что к 17 часам англичане едва держались, уступив главные пункты своей позиции. Наполеон уже отправил в Париж нарочного известить Францию, что сражение выиграно, а Веллингтон, «на три четверти побежденный» (выражение В. Гюго), сказал окружающим: «Блюхер или смерть!» В этот момент, вместо Груши, которого ждал Наполеон, появился на поле боя и ударил в тыл французам Блюхер. Это и решило все. Веллингтон перешел в контратаку, и французы, атакованные с двух сторон превосходящими силами, начали общее отступление, вскоре превратившееся в бегство. Только Старая гвардия героически билась до конца, а ее генерал Камбронн в ответ на требование англичан сдаться выругался и произнес фразу, ставшую исторической: «Гвардия умирает, но не сдается!» «Так погибли французские легионы, еще более великие, чем римские», — заключил Виктор Гюго описание этой битвы в романе «Отверженные» (может быть, самое яркое из всех описаний битв в мировой литературе)…

Александр I с 5 июня пребывал в Гейдельберге, где размещалась Главная квартира 7-й коалиции. Там он получил известие о битве при Линьи. По рассказам очевидцев, оно вызвало в союзном лагере «уныние и страх»; даже близкие к царю лица упали духом в ожидании вестей о новых победах Наполеона, и «только один Александр не поддался всеобщей тревоге: исполненный веры в божественное покровительство, он молился, горячо испрашивая себе совета и силы у Духа Святого». Тем сильнее воодушевила союзников весть о победе при Ватерлоо. «Радость была неописуемая!» — вспоминал А.И. Михайловский-Данилевский.

Неописуемо радовались тогда победе над Наполеоном не только правители, но и народы Европы, которые надеялись после этой победы жить свободно. Только со временем, очень скоро, выяснится, что победители заковали весь континент в цепи феодализма, инквизиции, мракобесия, куда более тяжкие, чем при Наполеоне, и что, стало быть, как сказал Г. Гейне, «битву при Ватерлоо проиграло человечество». Позднее и подробнее ту же мысль выскажет А.И. Герцен: «Я не могу равнодушно пройти мимо гравюры, представляющей встречу Веллингтона с Блюхером в минуту победы под Ватерлоо; я долго смотрю на нее всякий раз, и всякий раз в груди делается холодно и страшно <…> Ирландец на английской службе, человек без отечества, и пруссак, у которого отечество в казармах, приветствуют радостно друг друга; и как им не радоваться, они только что своротили историю с большой дороги по ступицу в грязь, в такую грязь, из которой ее в полвека не вытащат».

Наполеон, при всем его деспотизме, насильно и грубо толкал Европу вперед по «большой дороге». Но мог ли он победить 7-ю коалицию? В обычной войне — нет. Он мог бы и должен был победить Веллингтона при Ватерлоо, мог бы выиграть еще несколько битв, но в конце концов коалиция задавила бы его: «Всюду в другом месте он нашел бы другое Ватерлоо», — справедливо заключают французские историки. Победить 7-ю коалицию (как и 6-ю) Наполеон мог только при одном условии: если бы он призвал Францию к национальной войне под лозунгом «Отечество в опасности!», как в годы Великой революции. Утопить в крови французский народ союзники не смогли бы и силами миллионной армии. Они просто не рискнули бы пойти на это, хотя бы из страха перед заражением их собственных армий проказой революции.

Однако призвать народ к революционной войне Наполеон и теперь, как в 1814 г., не захотел. После Ватерлоо он вообще потерял интерес к борьбе за власть и, видимо, счел свою роль оконченной. Иначе нельзя объяснить, почему он, вернувшись 21 июня с поля битвы при Ватерлоо в Париж, так равнодушно воспринял бунт обеих палат — и депутатов, и пэров, — которые потребовали его отречения. Напрасно Даву и брат Люсьен (теперь, в трудное время для Наполеона, помирившийся с ним) предлагали распустить палаты и действовать без них, по чрезвычайным законам. Более того, он никак не отреагировал на голос народных масс, которые денно и нощно в течение 21 и 22 июня выражали ему свою поддержку, митингуя под лозунгами: «Император и оборона! Долой палаты!» 22 июня Наполеон вторично отрекся от престола в пользу своего сына и удалился в замок Мальмезон (6 км от Парижа), где после развода с ним жила его Жозефина.

Там он навестил свою падчерицу Гортензию и долго расспрашивал ее о Жозефине — о жизни ее и смерти. Простился с любимым кедром, который он посадил 15 лет назад в память о битве при Маренго (А.З. Манфред видел и описал этот кедр спустя полтора века в 1973 г.). Вернувшись в Елисейский дворец, Наполеон подолгу уединялся, пугая этим верных ему людей, которые помнили об его попытке самоубийства после первого отречения. Но на этот раз отрекшийся император не проявлял ни отчаяния, ни тревоги. Он был спокоен. О чем он думал в те дни, никто не знает. Ясно только, что он уже не строил наполеоновских планов, ни на что не рассчитывал и, конечно же, не надеялся, что союзники оставят на троне его сына. 28 июня он принял решение: отбыл в порт Рошфор, чтобы оттуда уехать в Америку…