Александр I - [158]

Спустя время (время — упустив) в столицу было доставлено письмо варшавского сидельца, подтверждающее прежнее его отречение. Письмо, — но не Манифест об отречении после уже принесенной присяги! Еще один достойный плод на взращенном бабушкою древе; еще один воспитанник лучшего воспитателя всех времен и народов.

И тогда Николаю осталось сделать третий шаг — влево, чтобы после длительного маневра как бы выстроиться в затылок к себе самому.

Что было дальше, слишком хорошо известно. Каре… убитый бунтовщиком Каховским боевой генерал граф Милорадович, так любивший повторять: еще не отлита моя пуля… осуждение ста двадцати одного дворянина, о которых помнит (и будет помнить еще очень долго, всегда) Россия… навсегда безымянные трупы более 1000 человек. 93 солдата Московского полка, 69 — Гренадерского, 103 матроса гвардейского Морского экипажа, 17 конногвардейцев, 39 во фраках и шинелях, 9 — женска пола, 19 малолетних и 903 — черни.

Стреляла — власть, стрелял — Николай.

Ставили под пули — сыны свободы.[387]

Взращивал поколение и губил его — Александр.

ГОД 1825. Декабрь. 28.

Санкт-Петербург.

Выходит в свет первое собрание пушкинских «Стихотворений», помеченное 1826 годом. Тираж 1200 экземпляров. Цена 10 руб. Эпиграф: «Aetas prima canat veneres, extrema tumultus». «Первая молодость воспевает любовь, более поздняя — смятения».

ГОД 1826. Январь. 1 (?).

Прочитав эпиграф к «Стихотворениям Александра Пушкина», Карамзин приходит в ужас. «Tumultus» — смятения — не намек ли на современные события? Зачем губит себя этот молодой человек? Карамзина успокаивают: речь о душевном смятении.

Был ли справедлив приговор мятежникам? Да, с точки зрения Николая, приговор был именно справедлив, а не милостив или жесток. Царь мог подписать решение Верховного суда о четвертовании «первой пятерки», или уважить просьбу депутации из 15 генералов о массовой казни, или учесть требование либералиста Михаилы Сперанского об увеличении числа подпавших под смертный разряд. Но тогда он бы предстал мстителем за себя, за пережитое унижение, за страх жены, за смертный ужас семилетнего сына. Государь мог поддаться милосердным призывам двух реакционных стариков, двух адмиралов, двух Семеновичей — Александра Шишкова и Николая Мордвинова, и смягчить участь приговоренных. Но в таком случае он бы поставил себя выше Закона, единого правого и совершенного. В том и дело, что Николай не желал стоять ниже или выше Закона: он насмотрелся на полузаконие александровского царствования, налюбовался на Аракчеева, наизумлялся на полуиссохшего архимандрита Фотия, иголкой впившегося в самую плоть самодержавной власти. И потому единственное твердое ограничение ввел он: да не прольется кровь. (О том, почему состоялось «бескровное» повешение пяти осужденных по первому разряду и почему не была произведена предполагавшаяся замена казни на каторгу, — судить трудно; можно только предполагать, какой силы давление было оказано на царя.) Приговор после монаршей конфирмации был много мягче, чем требовал закон о злоумышлении на священную особу государя. Но он и не был мягче, чем закон допускал.

Притом Николай понимал — не мог не понимать, — что истинной законности, законности, возведенной в абсолют, решения Комиссии, расследовавшей антиправительственный мятеж, заведомо лишены. Хотя бы потому, что в ее состав входили участники предшествующего цареубийства; что бунт и стал возможен по причине юридической двусмысленности николаевского воцарения и, значит, часть вины за произошедшее лежит на Доме Романовых; что в стране, где не кодифицировано законодательство и подчас мирно сосуществуют взаимоисключающие правовые нормы, принятию однозначного обезличенного приговора предшествует личный выбор оснований для него — из нескольких возможных вариантов…

Но страх и ужас повторения пройденного в минувшее царствование вынуждали Николая стилизовать безоговорочную законность своих действий, предпочитать видимость Закона — явным отступлениям от него. А затем он постарался вызвать социальное дежа вю, пробел в общественной памяти на месте событий 14 декабря 1825 года, а в каком-то смысле — и вообще на месте предшествующего правления (исключая 1812 год). Не только воровство подрядчиков стало причиной отказа от Витбергова проекта храма Христа Спасителя; не только. Останавливая в 1826 году строительные работы, перепоручая архитектурное руководство проектом Тону, Николай останавливал продолжавшее по инерции течь время александровской эпохи. Мистический, болезненно-восторженный, эсхатологический стиль уступал место функциональному стилю новой державности — грубоватому, тяжеловесному. А вместе со стилем отменялось и мироощущение, его породившее.

А когда пространство реальной русской истории было расчищено — образовавшуюся пустоту закрыли прекрасным символом неосуществившихся надежд, образом того, как должно было быть, но как не было — Александровской колонной. Поэт Василий Жуковский писал в 1834 году:

«Там, на берегу Невы, подымается скала, дикая и безобразная, и на той скале всадник, столь же почти огромный, как сама она… и в виду этой скалы воздвигнута ныне другая, несравненно огромнее, но уже не дикая, из безобразных камней набросанная громада, а стройная, величественная, искусно округленная колонна… На высоте ее уже не человек скоро преходящий, а вечность — сияющий ангел. Россия — прежде безобразная скала, набросанная медленным временем, мало-помалу сплоченная самодержавием, слитая воедино и обтесанная рукою Петра, и ныне — стройная, единственная в свете своей огромностью колонна».