Александр I - [149]

Теперь подойдем к проблеме с другой стороны — со стороны самого старца Феодора Козьмича.

Понять правительственных чиновников, разбиравших челобитную Хромова и не давших ей ход, можно.

Заявитель прибыл из Сибири, перенасыщенной каторжными и ссыльными монархами. В конце XVIII века только ленивый не выдавал себя за Петра III Феодоровича; в XIX пришла пора отца, братьев и сестер Александра Павловича. Незадолго до появления Феодора Козьмича в Сибири, в 1833 году, под Иркутском, после молитвы у мощей святого Иннокентия объявилась Мария Павловна, велевшая народу поминать за здравие брата ее Михаила Павловича. Митрополиту Серафиму (Глаголевскому) тогда же было отправлено ее письмо:

«Уведомляю Вас, что я жива и здорова; по Вашем святом благословении нахожусь во святой Сибири. Однако вы, св. отец, благословили меня, только не знали, когда благословляете, чью дочь. А теперь я вас уведомляю, что я была Государя Павла Петровича. Бог меня сотворил, а Государь меня родил Павел Петрович, вместе с маменькою моей любезною, а с его женою, Государынею Мариею Феодоровною в Зимнем дворце.

Но я была у них по Божьем желании отдана и находилась в таких местах, что не могла открыть себя, чья я дочь, и принимала мучения со всех сторон.

Покорнейше Вас прошу, св. отец, уведомить тайно самого Государя о моем приключении, абы он меня взял во дворец, знаю, что надобно быть теперь в Империи. За что буду вечно Богу молиться и буду ему правою рукою второю не только ему, даже и вам, св. отец, которого я видела чудо».[367]

В том же 1833-м, по убеждению ссыльных поляков, в Сибири должен был объявиться мнимоумерший великий князь Константин (россиянам о том сообщала и «Мария Павловна»). Ему предстояло возглавить новое польское восстание и маршем пройти из Томска в Варшаву. Уже в 1834 году будущий генерал-губернатор Сибири Семен Броневский получил распоряжение «расположить в селениях за Томском на время наступающего лета… пятисотенный казачий полк поэскадронно, а в Томске два орудия конной артиллерии, кроме местного гарнизона, еще роту 5-го линейного Сибирского батальона».[368] Все ждали явления самозванца; в поисках претендента на русский престол казачьи разъезды прочесывали тайгу…

Если роль утверждена общественным художественным советом, актер найдется: в 1835-м семидесятилетний поселенец Красноярского округа Николай Прокопьев стал принимать царские подарки, есть и пить в счет будущих поступлений в государственную казну, пока не был арестован изменниками истинного престола и не получил 30 розог…

В 1836-м эсхатологические чаяния вновь охватили поляков (имелись пророчества, что в этом году будет кровопролитие между народом), и местный заседатель Птичников вынужден был издать Указ «чтоб цесаревича Константина не считать в живых, а считать умершим».[369]

И всякий раз центрами самозваного круга оказывались Томский и Тобольский края. И всякий раз мы обращаем внимание на то, что «случаи самозванства в Сибири падают главным образом на 20-е и 30-е годы XIX столетия».[370]

Но, к сожалению, серьезное изучение самозванства как особого явления русской политической и квазирелигиозной жизни началось только в XX веке, и те, кому поручено было рассмотреть «Записку» Хромова, не имели возможности сопоставить полученное известие с «типовым проектом», понять, насколько оно противоречит «самозванному канону».

Во-первых, до крайности неудачен был выбор царского псевдонима. Идеальным вариантом подмены всегда были ничем не проявившие себя (или — подобно Константину — проведшие жизнь в историческом далеке, в некоем пространственном тумане) члены царской фамилии; желательно рано умершие или, еще лучше, насильственно устраненные придворными. Тогда возникало ощущение недоговоренности, недосказанности их монаршего слова, в воздухе повисала неловкая пауза, взывающая к завершению и договариванию. Фигура как бы лишалась фона и легко могла переместиться из Петербурга в Тобольск. На месте царского лица оставалась прорезь, в которую так удобно было вставлять физиономию самозванца.

Александр Павлович для этого совершенно не подходил. Он «со славой правил» четверть столетия, слишком многое совершил, слишком полновесно осуществился в истории — русской и мировой. Его «загадочность» была слишком салонной, слишком придворной, чтобы ее различало простонародье. Для крестьянина, мануфактурного рабочего, каторжника, поселенца (то есть для той среды, что и становится закваской для самозванства) он был не «сфинкс, не разгаданный до гроба», а простой русский государь, победитель Наполеона, освободитель России, монарший друг Кутузова.

Что же до отцеубийства, то — даже если бы официальная тайна была оглашена — народная религиозная фантазия все равно продолжала бы интересоваться убиенным, а не убийцей.

Словом, в Александре Павловиче совершенно нечего было подменять.

Во-вторых, даже в конце 1820-х годов, когда появились некоторые основания для «замены» — кончина царя вдали от столиц, закрытый наглухо гроб, путаница с присягами, военно-поселенские волнения, участникам которых отнюдь не помешал бы свой крестьянский царь, — претендентов на александровскую вакансию практически не нашлось.