Александр Блок - [2]

И когда примется за эпическое повествование об истории своего рода, то первые страницы жизни автобиографическою героя будут выглядеть там, в неоконченной поэме «Возмездие», несколько иначе:

В семье — печаль. Упразднена,

Как будто, часть ее большая:

Всех веселила дочь меньшая,

Но из семьи ушла она,

А жить — и путанно, и трудно:

То — над Россией дым стоит…

Отец, седея, в дым глядит…

Тоска! От дочки вести скудны…

Вдруг возвращается она…

Что с ней? Как стан прозрачный тонок!

Худа, измучена, бледна…

И на руках — лежит ребенок.

Драматизм сгущен, но не выдуман: мать и отец после его рождения уже не сойдутся. На Рождество отец приедет посмотреть на сына и первый вопрос будет: какого цвета глаза? Подойдет к спящему младенцу и начнет поднимать ему веки. Начнутся ссоры, он поселится у своей родни возле Дворцового моста и потребует, чтобы жена приходила к нему ежедневно. Уедет в Варшаву, вымогнув у нее обещание приехать к нему весной. Но вскоре получит письмо о том, что она не приедет никогда.

Сын будет помнить его, по собственному признанию, «кровно», будет с ним встречаться, переписываться, но в разговор с душой отца вступит только тогда, когда та упокоится навеки:

И только преклонив колени

Над самой грудью мертвеца,

Увидел он, какие тени

Легли вдоль этого лица…

Он поймет его — стихами. Подключив лермонтовскую музыкальную тему к пушкинскому настрою «Возмездия»:

Он, утверждая, отрицал

И утверждал он, отрицая.

………………………………

Он ненавистное — любовью

Искал порою окружить,

Как будто труп хотел налить

Живой, играющею кровью…

Александр Львович Блок был, что называется, противоречивой личностью. Мятежно-творческий дух его не вмешался в избранную карьеру. Был ли он одарен художественно? Неведомо. Считался талантливым пианистом, любил Бетховена и Шумана, то и дело наигрывал на фортепьяно фрагменты рубинштейновского «Демона». Но чужая музыка не давала утоления душевной муке, не несла гармонию в жизнь. Во время совместного с юной женой музицирования он мог накинуться на нее с кулаками за неверно спетое место в романсе…

Исполнительство — счастливый удел самоотверженных натур. Амбициозный же эгоцентризм может быть укрощен только созиданием нового, небывалого.

И для литературы Александр Львович — не автор, но персонаж. Увлеченный Лермонтовым и Достоевским, он сам чуть было не угодил в прототипы к великому романисту. Об этом говорила тетя поэта, Мария Андреевна, со слов тех, кто бывал на вечерах Анны Павловны Философовой. Там молодой юрист и обратил на себя внимание писателя. «Похож на Байрона», — то ли повторил, то ли додумал за Достоевского автор «Возмездия», а от себя добавил:

Потомок поздний поколений,

В которых жил мятежный пыл

Нечеловеческих стремлений, —

На Байрона он походил,

Как брат болезненный на брата

Здорового порой похож.

Да, для одаренного сочинителя литература — спасение и здоровье, а нетворческая «литературность» в крови, в образе жизни и поведении — опасный недуг. Любимым писателем Александра Львовича был Флобер, мученик стиля. Его лаконизму, его беспощадной словесной дисциплине Блок-старший стремился следовать и в трудах по правоведению, и в большом неоконченном сочинении «Политика в кругу наук», где разработал свою классификацию отраслей знания. Но стиль по-настоящему нужен только в поэзии и прозе, где он соединяет мысль с чувством, создает ускоряющую тягу для читателя. В трудах узкоспециальных словесная виртуозность делается излишеством, необязательным украшением, а то и раздражающим препятствием. Профаны научных книг не читают, а для посвященных уместнее тот язык, который в настоящий момент принят в их узком кругу.

Александр Львович потом не воспрепятствует переходу сына с юридического факультета на филологический и продолжит посылать ему по 300 рублей в год. Но «Стихов о Прекрасной Даме» не Поймет и не оценит.

Как всякий эстет, окажется невосприимчив к истинной новизне. Как кровно близкий человек, приревнует сына к обретенной гармонии. Обратится к нему в ноябре 1904 года с гаерским посланием (в стихах!) на отрезном купоне денежного перевода:

Благодарю за присланную книгу

Со «стихами о Прекрасной Даме».

Но, смотря в нее, все «видят фигу»

И готовы чувствовать себя в Бедламе.

Далее он намекнет сыну, что известностью своей тот обязан «профессорскому имени» отца, и заключит:

Не доверяя распродаже —

При репутации своей

(Довольно скромной, темной даже),

«Спешу» отправить — сто рублей.

Сын вежливо, но твердо ему ответит:

«Мне странно, что Вы находите мои стихи непонятными и даже обвиняете в рекламе и эротизме. <…> В непонятности меня, конечно, обвиняют почти все, но на днях мне было очень отрадно слышать, что вся почти книга понята, до тонкости часто, а иногда и до слез, — совсем простыми “неинтеллигентными” людьми. Не выхваляя ни своих форм и ничего вообще от меня исходящего, я могу с уверенностью сказать, что, плохо ли, хорошо ли, — написал стихи о вечном и вполне несомненном, что рано или поздно должно быть воспринято всеми (не стихи, а эта вечная сущность). Что же касается “распродажи” в настоящем, то она идет, разумеется, “туго”, что, впрочем, я мог ожидать всегда и ни на какие доходы не надеялся.