Александр Александрович Богданов - [125]
Лозунг марсиан – экспансия, расширение в бесконечность, расцвет жизни, потому какие бы трудности с истощением энергии, источников питания ни вставали, они не идут на «ненавистное сокращение жизни в себе и потомстве», т. е. отказываются от регуляции рождения, уменьшения населения. Актуальной альтернативой современным нам земным теориям, типа «золотого миллиарда», звучат такие рассуждения богдановских марсиан: «Сократить размножение? Да ведь это и есть победа стихий. Это – отказ от безграничного роста жизни, это – неизбежная ее остановка на одной из ближайших ступеней. Мы побеждаем, пока нападаем. Когда же мы откажемся от роста нашей армии, это будет значить, что мы уже осажены стихиями со всех сторон. Тогда станет ослабевать вера в нашу коллективную силу, в нашу великую общую жизнь». Особое место занимает здесь то, что сам Богданов называл «борьбой за жизнеспособность»: марсианам уже удалось вдвое увеличить продолжительность жизненного срока, они производят особую операцию, «обновление жизни», заключающуюся «в обмене кровью между двумя существами, из которых каждое может передавать другому массу условий повышения жизни», может обоюдно увеличивать энергию и гибкость организмов, обеспечивая «глубокое обновление» тканей. (Сам Богданов уже после революции займется аналогичными экспериментами в организованном им Институте переливания крови и погибнет в 1928 году при одном из опытов как настоящий мученик науки.)
И хотя все же сохраняется противоречие между неизбежной ограниченностью отдельного сознательного существа – клеточки коллективного сверхцелого и вечностью этого целого, остается и бессилие вполне с ним слиться, без остатка «охватить своим сознанием», Богданов утешительно убеждает читателя, что трагедии из этого никто не делает, что умирают здесь мирно и спокойно с удовлетворенным чувством сохранности своего трудового, творческого вклада в общем свершении. Кстати, в марсианских больницах существуют и специальные палаты для добровольных самоубийц со всеми медицинскими средствами для эвтаназии. Недаром среди излюбленных тем и сюжетов марсианской литературы, наряду с «экстазом творческой мысли, экстазом любви, экстазом наслаждения природой», называется и «спокойствие добровольной смерти».
Динамичную, относительную гармонию своего бытия марсиане поддерживают титаническим трудом, борясь со стихиями; внутреннее, душевное равновесие – новым органическим коллективистским самоощущением. Только так утишается трагедия смертного бытия, не находящая в рамках социалистического идеала Богданова своего разрешения. «Да, тебя не будет, исчезнет имя и тело, и цепь воспоминаний… В беспредельности живого могучего бытия сохранится то, что ты любил сильнее себя, – твое дело», – так философски убаюкивает умирающего героя его жена в романе «Инженер Мэнни». Здесь рассказана история великого инженера времени построения каналов на Марсе, в эпоху борьбы, перехода от капиталистического к социалистическому обществу и только еще становления новой однородно-коллективистской психики. Инженер Мэнни убивает своего врага, заточается в тюрьму, где он продолжает заниматься наукой и следить за развитием общественной жизни. В центре романа – идейный диалог-поединок Мэнни как представителя еще индивидуалистического мировоззрения и его сына Нэтти, убежденного коллективиста и носителя эмпириомонистских взглядов самого автора. Когда срок тюремного заключения Мэнни завершается, он решает уйти из жизни, отравляет себя. Пожалуй, наиболее важные главы романа – его долгая агония с явлением ему «образов смерти», агония, сливающаяся с любовью к жене Нэлли (утоляющему женскому началу), которая как бы принимает, правда, не роды, а его смерть. Здесь Богданов пытается честно рассчитать онтологические пределы предлагаемого им коммунистического идеала, испытуя его самым роковым – законом смерти и конца. Да, это не абсолютный христианский идеал с его высшей ценностью – личностью, которой дается обетование воскрешенной, бессмертной, обо́женной жизни в преображенном порядке мирового бытия. В предсмертном бреду Мэнни является сначала ужас индивидуального конца: картина разлагающегося трупа, распада тела и его рассеяния – полного небытия. Мэнни еще не освободился от боли личностного «я», кому так нестерпима перспектива его окончательного уничтожения. Нелли заговаривает эту боль «делом», в котором он пусть анонимно, но останется и после смерти. Но мрачные грезы на этом не кончаются: его подсознание представляет последний трагический аргумент против оптимистической веры пролетарского, коллективистского сознания: а что ежели потухнет солнце и вот-вот настанет «конец всему: человечеству, жизни, борьбе», зачем тогда все предшествующие усилия, не оборачивается ли все абсурдом? И ему в бреду является именно такой «последний катаклизм», естественно-природный апокалипсис. И тут же в этих грезах является умирающему фигура его сына Нэтти, который весь «подобный божеству, в ореоле сверхчеловеческой красоты» вещает ждущим конца марсианам найденный им выход. Он вновь напоминает о главном оправдании их существования, их выбора: «Смерть последнего поколения сама по себе значила бы не больше, чем смерть предыдущих, – лишь бы после нас осталось и продолжилось наше
