Алеф - [4]

Клиенты у фирмы нашлись сразу, и не только частные. Несколько стран регулярно пополняют у нас свои музейные экспозиции. Мы, тем не менее, гордимся, что именно в России впервые появилось шоу мёртвых уродцев. Я, разумеется, имею в виду созданную Петром I Кунсткамеру.

Конечно, есть у фирмы и враги. В первую очередь это представители религий. Не проходит и дня, чтобы под окнами моего офиса не устроили демонстрацию в защиту прав детей или ещё чего-нибудь, но обычно к обеду митингующих разгоняет полиция.

Говорят, будто мы дважды приветствуем порок: с одной стороны зарабатывая на нём, а с другой, потакая ему. Но я спрашиваю: что такое порок? По нашему мнению, порок есть не то, что человек делает вопреки мнению других людей, а то, что он совершает с целью вызвать недовольство. Мы же никогда не ставили перед собой подобной задачи, а наоборот, работали, стараясь удовлетворить вкусы собратьев, не могущих сделать этого самостоятельно. Поэтому мы считаем свою деятельность в высшей степени гуманной и общественно полезной.

Разве люди, размахивающие под моими окнами плакатами и выкрикивающие дурацкие лозунги, думают о детях, которых якобы защищают? Нет, в первую очередь, они озабочены демонстрацией своей либеральности, демократичности или гуманности. Они даже не понимают, что младенцы, которых присылают к нам на завод, никогда не стали бы здоровыми ребятишками, бегающими по утрам в школу. Это мы, наши банковские счета и ревущие станки, день и ночь перегоняющие формальдегид и спирт, спровоцировали их появление — не как потомства, а именно как товара. Их родители скидывали одежду и сбивали простыни только с одной целью — заработать! Вовсе не милых ангелочков представляли они, кончая в угаре алкоголя и дури, а деньги, хрустящие, пахнущие свежей типографской краской деньги — единственное, что чего-то стоит на этом свете!

Журналисты пишут, будто мы платим за смерть, моих детей дразнят в школе труповозами, ненормальные постоянно присылают мне угрозы, проповедники не устают поминать меня в обличающих проповедях, но я на всё отвечаю одно:

— Отвалите! Не мешайте строить мир достатка и процветания!

При виде необычного циклопа Фернен приходит в восторг. Он выкладывает сто тысяч, не торгуясь, а потом спрашивает, нет ли у нас олигофренов — ими очень интересуется один его большой друг в Париже.

Я отвечаю, что нет, поскольку подобные дети обычно не умирают при родах и воспитываются в специальных школах.

— Большая, ужасная ошибка, — качает головой мсье Фернен. — Из-за гуманизма цивилизация катится в пропасть!

— Почему?

— Как?! — восклицает француз. — Разве вы не понимаете? Ведь это малодушие уже привело к тому, что человечество стало тупиковой ветвью эволюции. Оно не развивается, не совершенствуется. Скоро мы вымрем, как динозавры, из-за того, что слабые и откровенно ущербные особи не уничтожаются естественным отбором, а размножаются, уродуя генофонд. Это разве гуманизм? По-моему, скорее человеконенавистничество!

Мсье Фернен уходит из моего кабинета, кипя от возмущения, но счастливый — ведь он заполучил редкий экземпляр.

Его рассуждения о гуманизме и эволюции убоги и смешны: кажется, подобные позиции развенчали давным-давно. Однако ему, должно быть, очень уютно в своём ограниченном мирке ненависти и заблуждений. Ничтожный человечишко, мне он отвратителен.

— К вам ещё один посетитель, — говорит секретарша, когда я нажимаю розовую кнопку. — Некто доктор Шпигель.

— Кто такой? — я хмурюсь, безуспешно пытаясь вспомнить клиента с такой фамилией.

— Представился сотрудником медицинского факультета какого-то берлинского института — визитка напечатана по-немецки, не разберу.

— А как тебе подсказывает женская интуиция, кто он? — спрашиваю я, заподозрив неладное.

— По мне, так священник. У нас в приходской школе был похожий.

— Ты ходила в приходскую школу? — я удивлён.

— Очень давно! — хихикает секретарша. — Так что, пропустить его?

Я задумываюсь: с одной стороны, не хочется нарваться на очередного ханжу, лезущего с проповедями, а с другой, это может оказаться стоящий клиент.

— Проси, — решаю я и, поставив на стол резервуар с самым гадким уродом (лучший тест на лояльное отношение к нашему бизнесу: если человек не коллекционер, его тут же вывернет), усаживаюсь в кресло.

Дверь открывается, и в кабинет заходит высокий мужчина во френче и белоснежной рубашке. У него тёмные, аккуратно приглаженные волосы, серые крупные глаза и плотно сжатый рот. По тому, какой равнодушный взгляд он бросает на плод, я понимаю, что передо мной и не клиент, и не ханжа.

— Вас интересуют трупы животных? — спрашивает он сходу, останавливаясь перед столом.

— Меня интересуют все трупы, — отвечаю я с улыбкой.

По его первой фразе мне многое становится понятно. Это прагматичный человек. Он хочет делать бизнес, и у него есть идеи, возможности и новая сфера деятельности. Он может расширить и разнообразить товарный рынок. Он нам интересен. Он нам нужен.

Я вижу всё это благодаря опыту и интуиции. Мне не приходится вытаскивать из Шпигеля информацию клещами — он с удовольствием и готовностью излагает свои идеи. Мы быстро находим общий язык и уже через час совершаем экскурсию по заводу. Как и следовало ожидать, в основном его занимает техническая сторона производства — препараты и оборудование. Я выступаю в роли гида и рассказываю о том, как работает моё детище.