Алчность - [40]

Сегодня тепло, но дни ещё короткие. Подождём. Они уже потягиваются. Весна просыпается. Комната девушки в мансарде стоит пустая. Её наполненная мечтами внутренность за закрытыми занавесками, на краю уступа скалы — это не рутинный случай, как будет считаться в течение нескольких дней, это вообще пока не случай. Одна молодая женщина исчезла, допустим, она отправилась в далёкий мир, в окружной город, да, который с большой клиникой, в которой люди умирают от рака, который они своевременно не могли показать врачу, — люди никогда не имеют времени на самое главное, а если бы и имели, то не знали бы, на что и на какого сорта главное, — итак, допустим, молодая женщина, может, не смогла устоять перед миром по ту сторону деревни и однажды ночью просто не вернулась домой. Не захотелось. Исчезнувшая юная красавица, утраченный свет очей. Но не бойтесь, красота неприкосновенна, только попробуйте поймать этого прекрасного лебедя, тогда увидите! Неприкасаемая красота, она только для глаз, чтобы нам всем досталась от неё толика, а не только тем господам, которые восходят на мраморные утёсы, чтобы лично познакомиться с Наоми Кэмпбелл или Синди Кроуфорд. Появление Габи Флюхс состоится нежданно-негаданно, но со стороны матери и друга долгожданно. Она может быть здесь в любую минуту. Мы уже начали ждать. Ранним утром мать ждёт с привычным благодеянием в виде чашки кофе с молоком и бутерброда — на выбор, с колбасой или с сыром, а часто и с тем и с другим. После этого дочь, как и каждый день, должна пойти к автобусу, остановку видно из окна гостиной их отдельного домика, или к железной дороге, но дочь не видит причин, почему мать всегда должна смотреть ей вслед. Растения цветут в корытцах за окнами и нахально лапают ослепительно чистые стёкла, чтобы уцепиться и заглянуть в комнату, — тогда почему же они потом глупо и упорно отворачивают головы в другую сторону, к вспыхнувшему солнцу? Слишком глубоко заглянули в окно? Почему мы не должны видеть то, что очевидно и может быть интересным для нас; что заставляет нас надолго отворачиваться в другую сторону? На другой стороне люди, которые должны служить нам образцом, красивые и прибранные. И мы тут как тут.

Солнце манит нас туда, наружу. Как, Вёртерзе где-то в другом месте? Не может быть! Мы не верим! Ну ничего, незнакомцы, мы поедем туда. Как благотворен солнечный душ. Как бы нам въехать в то, что знать нам, знамо дело, не во благо! Мы должны всё видеть и беспокоимся, когда другие темнят: они используют для этого очаровательно улыбчивые кошачьи морды или стилизованные собачьи портреты, наклеенные на стёкла автомобилей, и всё это лишь для одной цели: немного сдержать свет, против ослепления. Ранним утром перед чисто вымытым зеркалом ванной Габи кажется себе всегда такой ослепительной, и такой она и была, вспоминает мать. Встать на десять минут раньше, чтобы накраситься, это ей даст, может, целый час радости потом, всегда всё только потом (в этом смысл радости, что её нельзя употребить сразу, надо сперва заплатить в кассу парфюмерного магазина!), и всё же она всегда улыбается себе в зеркало, Габи, ученица на одном большом предприятии строительных материалов. Пока без успеха. Но ведь она только начала учёбу. Но солнце уже показалось ей; светлее, чем оно, не может быть ничего, даже тысяча делений атома, которые он устроил себе, чтобы посостязаться с ним, — ничто не может быть светлее этого солнца, разве что иногда челов. лик, который тебе всё равно в итоге не нравится по той или иной причине. Но пока ты слишком ослеплена, чтобы заметить это. Так мы оставляем лицо тому, кому оно принадлежит. Пусть оно ему не к лицу, оно даже социализму не подошло, который его сразу же отклонил и снова нацепил на себя старое. И ещё несколько лет подряд снова довольствовался привычным.

Как бы нам теперь помочь этой почве встать на ноги — она как раз съезжает к нам по склону пояса горы и внезапно приземляется на нос, только, пожалуйста, не на наш. Эта милая дружелюбная гора тоже лицо, которое уронили и которому никто не помог подняться. Гора сбросила свою маску. Теперь она выглядит иначе, чем ещё совсем недавно, когда она была цела. Может, дома вообще следовало бы эвакуировать? Осторожно, это может означать потерю родины и привести к критическим дням! Если бы я могла, я бы разработала систему раннего оповещения, но при этом мне понадобилась бы помощь, чтобы здешние жители могли привычно жить на широкую ногу, включая морозильники, в которые вошёл бы целиковый кусок оленя, коли уж он оказался настолько глуп, чтобы туда попасть, и застеклённые зимние сады, где можно спокойно прогуляться среди экзотики, если получим по рассылке соответствующий каталог, заказанный по телефону.

Гора остаётся непредсказуемой, она постоянно сбрасывает с себя осыпи, которые вдруг обременили её, и она вынуждена облегчиться. Взять один нынешний оползень — вот уж спасибо, не надо, лучше бы гора не была такой щедрой: сперва она дала уползти склону, а за ним последовала целая скала. Ох уж эта Австрия! Всю её проходят насквозь туристы во время отпусков, и вся она, за сотни и тысячи лет, под подошвами, пронизана шахтными проходками. Страна, так сказать, исхожена не только по своей верхней, но и по своей нижней стороне. Есть страна как позитив и как негатив, смотря по тому, где находишься, — сейчас мы, к сожалению, больше слышим о негативном. Почему я, если уж говорить обо мне, вижу всегда только негативное? Сама не знаю. Может, я слишком мало знаю страну, чтобы по достоинству оценить и её хорошие стороны. Можно оказаться заключённой внутри горы, нет, я вовсе не хотела бы узнать её изнутри, эту страну, уж мне хватит её наружности. Всем этим мы обязаны горнодобывающей промышленности — что мы такие пустые. Вы, может, думаете, что двери всегда откроются, если колотить по ним кулаком? Заблуждение. Вы сейчас сидите в подъёмной клети внизу, и пока наверху из горы выламываются куски и с рёвом и яростью на свет божий выпирает грязь, из вас внизу образуется крошево, и вам уже никогда не предстать пред очами. За ней нужен был глаз да глаз, за горой, её бы заслонить от людей, а вместо этого она сама стала для них довольно дырявым заслоном. Приходит ненастье, гром и рёв, как от тысяч скорых поездов, да, вы правы, лучше сказать: это как пятьсот поездов, отъезжающих разом. Нормальные смертные испытывают смертельный страх, иные потом действительно умирают, это правда, вы можете почитать об этом и в других местах, если не верите мне. Я думаю о большом кидке, который Бог совершил с этими мёртвыми, теми, что теперь годами будут мелькать в газетах, но он кинул их всё-таки не туда. Гора бы не помогла ни мне, ни кому другому. Ей тоже никто не помог, хотя она была отдана на наше попечение, — и что же мы из неё напекли? Мы вынули из неё всю сердцевину, выпотрошили, а из её внутренностей чего только не состряпали. Верите ли, измололи эту и некоторые другие горы прямо-таки в детскую присыпку. Большое перестало быть великим, оно теперь будто для маленьких сделано. У нас уже много — может, больше, чем надо, — сказано о воде, но мы могли бы и добавить, если бы это в вас уместилось. Природа романтична, как человек, оба хотят пережить что-нибудь красивое и могут это, но у человека больше радиус движения. За этой пропавшей, Габи, смотрели в оба, но вы же видите, насколько обманчиво обладание такой защитой; вы поймёте, как вы беззащитны, самое позднее, в грозу, потеряв обладание зонтом. Да-да, я уже кончаю, ещё немного.