Алчность - [37]

Могилы из меня не получится, думает жандарм Курт Яниш. Это было бы самое худшее для меня. Втиснуться в тесный сосуд. Нет. Лучше в просторный!

Девушка против. Ей пока принадлежит её тело, в котором он коротает своё время, как певчая птичка, перепрыгивая с ветки на ветку, пока не собьют, но и сама она, и бита уже в чужих руках. Итак, пожалуйста, что же она снова здесь делает, на что же она напоролась своими острыми грудками, которые по мне так пусть она носит на здоровье и по которым ещё видно производство в ближайшем окружном госпитале, в косметической хирургии. Мужчина не может как следует взять Габи в руки для его почти сказочных, но точно нацеленных рукоприкладств, она всякий раз ускользает у него сквозь пальцы, что его бесит, но не очень. При желании раз плюнуть. Куда больше ему нравится стоять на берегу этаким спасителем жизни маленького ребёнка или автомобиля. В поток он прыгнул бы не раздумывая. Его член кивает, если на него надавить, но и сам по себе тоже. Девушка всегда смеялась, видя это. Она специально просила его об этом движении, к которому он принуждал неумолимую жизнь и тело, которое не слушает никаких просьб. Женщины — это грязь, а в грязи всё увязает. Трясина. Туда может угодить тележка, санки, и не успеешь вытащить, как затянет. Трясина его засосала. Лишь иногда, в непогоду, женщины могут что-то добровольно отдать, вырвавшись из своих убежищ в семьях, покинуть которые они готовы в любой момент. Когда-то и грязи надо расстелиться спокойно и снисходительно, я имею в виду сверху. Потом являются женщины — как наводнение, как разлив, всё перевернут, главным образом самих себя, такие уж они самовлюблённые, а потом теряются в своей собственной грязи, потому что партнёр неожиданно ушёл, без основания. Что, уже? Так рано? Да, перспективы смутные! Мы не видим выхода! Скорее гора сдвинется с места. Вот уже пошли вниз её камни. Надо подождать, когда явится она сама.

Я не знаю, что-то с малышкой не так, как всегда, думает жандарм, когда её взгляд, обычно взирающий на него с восторгом, вдруг погас. Так. Ещё дымка поверх зрачков. Готово. Теперь не видать мужчине покоя. Вот и старшую женщину, от которой он кое-чего для себя ожидал, он из-за девушки вышвырнул из её собственной гостиной. Она так надоела ему с её постоянными требованиями ещё и ещё, а сама-то! Даже свои пять чувств не соберёт, одного всегда не хватает. Пусть бы сама себя начищала, собственными руками, тогда бы увидела, каково это. Но когда она делает это у него на глазах, это её ещё больше распаляет, главным образом потому, что он на сей раз не отворачивается. Это один из многих вариантов стимуляции, а она хотела постепенно освоить их все. В жажде познания они перепробовала все эти варианты на себе. Теперь она даже отдаёт мужчине команды, о чём всегда мечтала. Она имеет право. Он у неё его заберёт. У него есть для этого метод. Ему уже заранее страшно. Он знает: как только он отопрёт свою лавочку, она тут же вбежит. Он и так еле-еле запускает свой мотор, а она его тут же глушит. Ей непременно надо занять первое место по ранжиру его благосклонности. Уж если она по слабости зрения не может прочитать свой срок годности, пусть хотя бы услышит его. Ей что, не слышны из-за двери стоны девочки, которой нет ещё и сладких шестнадцати? Но, может, это звук другого рода, а? Такой же свежий, как народная песня, такой же решительный, как государственный гимн, только текста не знаешь. Все тона, которыми располагают старшие женщины, мужчине знакомы давно. Он их считывает с их красных, потеющих, восхищённых, счастливых лиц, которые они цепляют на себя при виде его. И род звука, который они заводят под ним, ненастоящий, он думает, что тон даже намеренно фальшивый. Это такой странный скулёж, переходящий в рутинные стоны, как только он до неё дотронется. Он бы не поверил, если бы не слышал своими ушами. Поклонников у этой женщины не больше, чем у её дома. На самом деле неимущая владелица, которая мнит себя в стане неверных, но красивых. Сильна, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы её — стрелы огненные. Она сотрясает целые товарные составы, она и меня трясёт, но дело скорее в товарах. Забери свои куклы, отдавай мои тряпки, и немедленно. Ах нет. Извини, я не хотела быть такой грубой, пожалуйста, только не покидай меня. Я не хочу причинить тебе боль, а себе тем более. Ведь я ничуть не сомневаюсь в твоей любви и ни в чём тебя не подозреваю, даже если ты за этой самой дверью, посреди моего добра, на чём свет стоит трахаешь эту маленькую девочку. Я люблю и приношу жертвы, и я не отступлюсь, ибо вижу, ты бы никогда меня не обманул и не использовал. А теперь иди и уведи её отсюда! От греха подальше.

И те же стоны, часто слышанные, часто виденные на экране, но не подсмотренные, не подслушанные, неподдельные, теперь пробиваются из-под стекающей гривы волос, струящейся поверх и без того налитой головки члена. Мы снова в машине, она стоит, кое-что другое тоже стоит, только время бежит. Потом ему придётся извлекать изо рта её волосы, мужчине, как рыбные кости из зубов, которые он сейчас снова пустит в дело, — не знаешь, за что хвататься, это как пробка на выезде по вечерам в рабочие дни; итак, эти зубы, которые он использует, чтобы симулировать поцелуи, которые стали бы яростными укусами, если бы язык не мешал. Но вот он своевременно оттеснён к стенке щеки, чтобы с ним ничего не случилось; ему уже страшно, ещё до того, как он вообще открыл рот, чтобы впустить её водоплавающую перелётную птичку, одну из многих, а тут ещё всякие шишечки и сосулечки, всё это мясо, добытое из необозримых болот! Как нажито, так и прожито. Он должен загнать его, язык, ну вот, теперь она, хоть и с опозданием, подключилась к синхронным упражнениям по аэробике, после чего язык устало откинулся на частокол зубов. Ему бы подойти к реке, охолонуть, но тут потекли медленные потоки женщины, выжатые пальцами любви. Заряд сока. Подставляйте стакан, а то не достанется. Если поставить этот стакан на свет, свет даже не шелохнется. Потому что его накрыло.