Альбом - [26]

Она собрала грязную посуду и отнесла на кухню, а я взяла со стола салфетку, чтобы выстирать, как вдруг она вернулась и сказала:

— Старик Ланкастер заболел и слег, мисс. Сегодня утром он выпил только чашечку черного кофе. А Эллен хочет их оставить. Ей не понравилось, как полиция вчера рылась в ее одежде.

Я стояла с салфеткой в руках и понимала, что она хочет спросить меня о чем-то, что она вернулась именно для этого. Но лицо ее ничего не выражало.

— Послушай, Энни, — сказала я наконец, — если тебе известно что-то, что следует сообщить полиции, то сделай это.

И тут же я поняла, что совершила ошибку. Услышав слово «полиция», она сжалась.

— Я ничего такого не знаю, мисс.

— Тогда не надо обращаться в полицию. Может быть, ты хочешь что-то сказать мне? Что-то необычное? Совершено ужасное преступление, Энни. Ты же не хочешь, чтобы преступник остался безнаказанным?

— Много чего необычного происходило в эти дни, — ответила она довольно резко, — но это не имеет никакого отношения к убийству.

— А откуда ты знаешь?

— Знаю.

— Энни, — обратилась я к ней с отчаянием в голосе, — мне-то ты можешь рассказать. Это связано с Пегги, которая работает у Ланкастеров?

Лицо ее выразило такое явное удивление, что я поспешила добавить:

— Или с какой-нибудь другой горничной?

Все, что я ей сказала, было настолько неуместно, что она зажалась и вышла в буфетную с поднятой головой.

После девяти часов я отправилась к Ланкастерам, чтобы спросить Маргарет, что мне делать с перчаткой. Мама спала, и я вышла, не предупредив ее. Я ничего не рассказала Джорджу о перчатке. Хотя на дворе стоял август, было очень холодно. Я боялась, что в доме могут затопить батареи. А это значило, что нужно будет заливать воду в плошки под крышками и что перчатка будет обнаружена. Я не могла рисковать.

Хотя было очень прохладно, светило солнце. И все блестело после дождя, прошедшего ночью и отмывшего зелень. Даже дом Ланкастеров, белый и чистый, выглядел веселым. И единственно необычным было присутствие перед домом полицейского и фоторепортера, пытавшегося найти такое место, откуда можно было бы сфотографировать дом так, чтобы деревья не закрывали его полностью.

На дороге я встретила миссис Тэлбот и была поражена ее видом. Выглядела она ужасно. И это при том, что, несмотря на всю свою эксцентричность, она была довольно веселой женщиной. Теперь даже голос ее стал тише.

— Я несу им немного мясного бульона, — объяснила она. — Мистер Ланкастер заболел.

Мы пошли вместе. В дом вошла я одна, а она просто отдала бульон Дженни и ушла. Дженни без разговоров меня впустила. Когда я вошла в холл, то увидела в библиотеке группу людей.

— Могу ли я видеть мисс Маргарет?

— Она в утренней комнате, мисс.

Маргарет действительно была там. Как обычно, аккуратно одетая, только теперь во все черное. Она не услышала, как я вошла. Она сидела за письменным столом и смотрела в стену. Впервые я поняла, что Маргарет Ланкастер — красивая женщина. Я так давно знала ее, что не обращала внимания на ее внешность. Так бывает, когда видишь человека или вещь каждый день.

Возвращаясь теперь к прошлому, понимаю, что для такой женщины, как Маргарет Ланкастер — красивой, умной и деятельной, жизнь в этом доме в течение долгих лет была настоящим мучением. Но, в противоположность Эмили, она никогда не сдавалась: продолжала красиво одеваться, следила за своими волосами. Я помню, что даже в то утро волосы у нее были уложены, а руки, которые она положила перед собой на стол, были с маникюром.

Маргарет, конечно, позировала. Когда она поняла, что это я вошла в комнату, то спокойно повернулась и посмотрела на меня.

— Закрой дверь, Луиза. Хочу поговорить с тобой.

Она показала мне на стул рядом с собой и тихо спросила:

— Что ты с ней сделала?

Я ответила.

— Прекрасно. Пару дней пусть она там полежит. А потом ее нужно сжечь. Я хочу, чтобы ты сожгла эту вещь, не открывая конверта, Луиза.

— Но конверта нет, он развалился.

— Так ты знаешь, что это такое? — Она выпрямилась и посмотрела на меня. На щеках у нее появилось два красных пятна.

Я объяснила ей, как все было, и она внимательно меня выслушала. Но ее не интересовали объяснения. Она долго молчала. Затем решилась и положила мне на колени руку.

— Во-первых, — сказала она, — я хотела вынести эту перчатку, потому что она принадлежит Джиму Веллингтону. Даю тебе слово, что это так. И даю слово, что я нашла ее в доме после того, как он ушел. Но это не повод предполагать, что Джим… убил маму. Он оставил здесь пару перчаток месяца два или три назад, весной, и я бросила их в ящик столика, который стоит в холле. Я собиралась отдать их ему, а потом забыла. Уверена, что он сам не знает, где их потерял. И я должна была вчера избавиться от этой перчатки. Вот и все.

Теперь уже я молчала.

— Значит, любой человек в доме мог знать, где находятся эти перчатки? — произнесла я наконец.

Она махнула рукой.

— Ты права. И я не нашла второй перчатки. Но точно знаю, что их было две.

Я поднялась со стула. У меня было такое чувство, что она рассказала мне не все, что знала.

— Я сожгу ее. Сожгу ночью в печке.

Она кивнула, а потом положила руку мне на плечо.