Альбер Саварюс - [7]

— Одежда дьявола! — воскликнула баронесса.

— Да, — сказал аббат. — И у него необычное лицо: черные, кое-где подернутые сединой волосы, как у святых Петра и Павла на картинах, ниспадающие густыми и блестящими прядями, но жесткие, точно конские; шея белая и круглая, как у женщины; великолепный лоб, прорезанный той мощной складкой, какую оставляют на челе незаурядных людей грандиозные планы, великие мысли и глубокие размышления; крупный нос, впалые щеки, изборожденные морщинами, следами пережитых страданий; сардонически улыбающийся рот, небольшой круглый подбородок; гусиные лапки на висках, пламенные, глубоко сидящие глаза, вращающиеся в своих впадинах, словно огненные шары; но, несмотря на эти признаки чрезвычайной страстности, у него спокойный вид, говорящий о глубокой покорности судьбе. Голос мягкий, но проникновенный, поразивший меня еще в суде своей гибкостью, настоящий голос оратора, то искренний, то лукавый и вкрадчивый; когда нужно — громогласный, а когда нужно — с оттенком язвительного сарказма. Альбер Саварон среднего роста, ни толст, ни худ, руки у него, как у прелата. Когда я пришел к нему вторично, он принял меня в другой комнате, смежной с библиотекой, и улыбнулся, видя, что я с удивлением смотрю на убогий комод, скверный ковер, постель, простую, как у школьника, и коленкоровые занавески на окнах. Адвокат вышел из кабинета, куда никто не допускается, как сказал мне Жером; даже он туда не входит, ограничиваясь стуком в дверь. Господин Саварон при мне сам запер эту дверь на ключ. Во время моего третьего визита он завтракал в библиотеке; трапеза его была весьма скромной. На этот раз, так как он потратил всю ночь на изучение наших бумаг и со мной был другой наш поверенный, нам пришлось провести много времени вместе; благодаря тому, что милейший господин Жирарде многоречив, я мог позволить себе присмотреться к новому адвокату. Поистине, это человек необыкновенный. Не одна тайна скрывается за чертами его лица, похожими на маску, наводящими страх и в то же время мягкими, округленными и вместе с тем резкими, выражающими и покорность и нетерпение. Он показался мне немного сутулым, как люди, у которых на душе тяжесть.

— Зачем же столь талантливый адвокат покинул Париж? — спросила красивая г-жа де Шавонкур. — С какими намерениями он приехал в Безансон? Разве ему не говорили, как мало у посторонних здесь шансов на успех? Его услугами воспользуются, но сами безансонцы не сделают ему никаких одолжений. Почему, приехав сюда, он палец о палец не ударил, чтобы выдвинуться, и его узнали только благодаря прихоти председателя суда?

— После того, как я внимательно рассмотрел его необычное лицо, — продолжал аббат де Грансей, пристально взглянув на задавшую этот вопрос и давая тем самым понять, что он кое о чем умалчивает, — и особенно после того, как я услышал сегодня утром его спор с одним из светил парижской адвокатуры, — я пришел к убеждению, что этот человек — ему должно быть лет тридцать пять — в будущем заставит говорить о себе.

— Хватит о нем! Процесс выигран, и вы ему заплатили за это, — сказала г-жа де Ватвиль, косясь на дочь, не спускавшую глаз с главного викария все время, пока тот рассказывал.

Беседа приняла другой оборот, и об Альбере Савароне речь больше не заходила.

В портрете, который был нарисован умнейшим из главных викариев епархии, Розали ощутила тем больше романтической привлекательности, что здесь и в самом деле была какая-то тайна. Впервые в жизни она встретилась с чем-то замечательным, необыкновенным, что всегда притягивает молодое воображение и влечет к себе любопытство, столь сильное в возрасте Розали. Каким идеальным мужчиной казался ей этот Альбер, задумчивый, страдающий, красноречивый, трудолюбивый, особенно когда мадемуазель де Ватвиль сравнивала его с толстым, полнощеким графом, который чуть не лопался от здоровья, сыпал комплиментами, осмеливался говорить об изяществе в великолепном доме старинного рода графов де Рюптов! Ей приходилось сносить из-за Амедея и выговоры и брань, к тому же она слишком хорошо его знала, а этот Альбер Саварон был сплошной загадкой.

— Альбер Саварон де Саварюс! — повторяла она про себя. Видеть его, взглянуть на него! Таково было первое желание девушки, до сих пор не испытавшей никаких желаний. В ее памяти, в ее сердце, в ее воображении вновь мелькало все сказанное аббатом де Грансей, что ни одно из его слов не пропало даром.

«Красивый лоб, — думала Розали, рассматривая лбы сидевших за столом мужчин. — А тут нет ни одного красивого! Лоб г-на де Сула слишком выпукл, лоб г-на де Грансей красив, но ведь аббату семьдесят лет, он лыс, и трудно сказать, где его лоб кончается».

— Что с вами, Розали? Вы ничего не едите.

— Мне не хочется есть, маменька!

«Руки, как у прелата… — продолжала девушка про себя. — Не помню, какие руки у нашего славного архиепископа, а ведь он меня конфирмировал…»

Наконец, блуждая в лабиринте своих мыслей, Розали вспомнила, что как-то раз, проснувшись ночью, видела с постели освещенное окно, блестевшее сквозь деревья двух смежных садов.

«Значит, это был свет в его окне, — подумала она. — Я могу его увидеть! Я увижу его!»