Алая заря - [50]
Повсюду происходило одно и то же. Анархистская догма, подпираемая шаткими принципами, неизбежно рушилась, причем не последнюю роль в сокрушении ее престижа играли сами поборники и защитники этой догмы. На смену Дон—Кихотам анархии, философам–нигилистам, ученым, социологам, анархистам–динамитчикам шли Санчо Пансы анархизма, анархисты–издатели, которые жили за счет догмы и наживались на своих единомышленниках изданием всякого рода газетенок, выставляя себя на их страницах великими морали
Эти добряки Санчо начиняли свои проповеди уймой банальностей, почерпнутых из арсенала мещанской социологии. Они вели рассуждения о слабости и разложении буржуазии о ее безнравственности и себялюбии; вместо изречении Фомы Аквинского сыпали цитатами из Кропоткина и Жана Грава; судили о том, что можно и чего нельзя делать анархисту; почитали себя чуть ли не единственными носителями истинного учения; полагали, что только они могут показать анархистский товар лицом, объявляя всех остальных фальсификаторами, запродавшимися правительству. Они азартно уверяли, что чувствуют себя сильными и истинно свободными, не знают ни забот, ни хлопот, хотя на самом деле проводили жизнь за стряпней статеек, за рассылкой бандеролей, начиненных газетами их собственного производства, и занимались выколачиванием денег из своих не очень щедрых корреспондентов.
Каждый из этих мелкотравчатых мудрецов окружал себя сворой олухов, готовых смотреть ему в рот, и не упускал случая покрасоваться перед ними, распуская пышный павлиний хвост. Все они вели себя так заносчиво, что какой–нибудь ничтожный Перес позволял себе тявкать со страниц своей газетенки на Ибсена или Толстого, не стесняясь называть их кретинами и глупцами и даже отлучать их от партии, как людей недостойных.
В Мадриде издавалось два журнала, которые боролись за анархистского читателя: «Анархия» и «Либертарий», и взаимной ненависти их не было предела.
Непримиримая вражда легла в основу экономической политики этих двух журналов. Владелец «Анархии» несколько лет тому назад взялся было защищать идеи освобождения с позиций радикальных и сугубо научных. Эти публикации не оставили камня на камне от писаний крайних противников принципа власти. Однако мало–помалу и как–то незаметно для самого себя владелец «Анархии» сильно умерил свой радикализм, как говорится, «поубавил прыть», квалифицировав все прежние свои увлечения как чистое дилетантство. Этим воспользовались издатели «Либертария» и тут же наводнили рынок своей продукцией.
И те и другие старались представить дело так, будто их разделяли идеи, принципы и тому подобное, на самом же деле единственной причиной раздоров был вопрос о барышах.
Социалисты считали, что успехи испанского воинствующего анархизма можно объяснить нерасторопностью правительства. Ни в одной другой стране представители воинствующего анархизма не были столь бездарны, как в Испании: ни одного стоящего писателя, ни одного оратора, ни одного революционера–практика и только нерасторопность правительства помогла этим бездарностям выдвинуться на политическом поприще. Будь у нас правительство вроде английского, утверждали они, то об анархизме давно забыли бы и думать.
По мнению друзей Моралеса, хотя социалистическое движение тоже переживало кризис, однако он не был столь глубоким. Ораторы и писатели из числа социалистов даже и не претендовали на роль духовных пастырей народа; они довольствовались пропагандой идеи союзов и рекомендацией средств и способов улучшения жизни трудящихся классов. Сама социалистическая доктрина отодвинулась на задний план и была подчинена идее создания боеспособных союзов.
— Мы, — заканчивал свои рассуждения Моралес, — стремимся к созданию союзов, к общественной дисциплине, в которой нуждаются все страны, а Испания — в особенности.
Призыв к дисциплине был не по душе Мануэлю, ему казалось более привлекательным знаменитое изречение Дантона: «Смелость! Смелость! И еще раз — смелость!», но он не сказал об этом. Ведь он был буржуа.
Социалисты и анархисты как это часто случается с сектантами, исповедующими близкие идеи, — ненавидели друг друга. По существу же, несмотря на громкие наименования враждующих сект, их идейный багаж был довольно убогим; и те и другие не уставали поносить друг друга, избирая в качестве мишеней руководителей противной партии, которые, кстати сказать, были вполне добропорядочными сеньорами; они сами прекрасно знали, что апостольская миссия им явно не под силу, но тем не менее делали все возможное, чтобы удержаться на пьедестале, куда их вознесло волей случая.
Социалисты считали, что их идейные противники либо несчастные сумасшедшие, которых нужно лечить, либо жалкие простаки, которые дали себя одурачить всяким проходимцам, и что многие из них время от времени заходят в министерство внутренних дел.
В свою очередь анархисты были убеждены, что именно социалы запродались монархии и состоят платными агентами того же самого министерства.
Что же касается рядовых членов обеих партий, то они во многом превосходили своих руководителей: при всем простодушии и легковерии они выгодно отличались вождей своей искренностью и убежденностью
В издание вошли сочинения двух испанских классиков XX века — философа Хосе Ортеги-и-Гассета (1883–1955) и писателя Пио Барохи (1872–1956). Перед нами тот редкий случай, когда под одной обложкой оказываются и само исследование, и предмет его анализа (роман «Древо познания»). Их диалог в контексте европейской культуры рубежа XIX–XX веков вводит читателя в широкий круг философских вопросов.«Анатомия рассеянной души» впервые переведена на русский язык. Текст романа заново сверен с оригиналом и переработан.
В этой книге представлены произведения крупнейших писателей Испании конца XIX — первой половины XX века: Унамуно, Валье-Инклана, Барохи. Литературная критика — испанская и зарубежная — причисляет этих писателей к одному поколению: вместе с Асорином, Бенавенте, Маэсту и некоторыми другими они получили название "поколения 98-го года".В настоящем томе воспроизводятся работы известного испанского художника Игнасио Сулоаги (1870–1945). Наблюдательный художник и реалист, И. Сулоага создал целую галерею испанских типов своей эпохи — эпохи, к которой относится действие публикуемых здесь романов.Перевод с испанского А. Грибанова, Н. Томашевского, Н. Бутыриной, B. Виноградова.Вступительная статья Г. Степанова.Примечания С. Ереминой, Т. Коробкиной.
«В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком…».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Невил Шют (Nevil Shute, 1899–1960) — настоящее имя — Невил Шют Норуэй. Родился в местечке Илинг (графство Миддлсекс). В годы первой мировой войны служил в английской армии, после войны окончил Оксфордский университет. Увлекался аэронавтикой, работал инженером-авиаконструктором. Первый роман «Маразан» опубликовал в 1926 году. За этим романом последовали «Презренные» (1928) и «Что случилось с Корбеттами» (1939). С окончанием второй мировой войны Шют уехал в Австралию, где написал и опубликовал свои самые известные романы «Город как Элис» (1950) и «На берегу» (1957).В книгу вошли два лучших романа писателя: «Крысолов» и «На берегу».Драматические события романа «Крысолов» происходят во Франции и сопряжены со временем гитлеровской оккупации.
Невил Шют (Nevil Shute, 1899–1960) — настоящее имя — Невил Шют Норуэй. Родился в местечке Илинг (графство Миддлсекс). В годы первой мировой войны служил в английской армии, после войны окончил Оксфордский университет. Увлекался аэронавтикой, работал инженером-авиаконструктором. Первый роман «Маразан» опубликовал в 1926 году. За этим романом последовали «Презренные» (1928) и «Что случилось с Корбеттами» (1939). С окончанием второй мировой войны Шют уехал в Австралию, где написал и опубликовал свои самые известные романы «Город как Элис» (1950) и «На берегу» (1957).В книгу вошли два лучших романа писателя: «Крысолов» и «На берегу».Сюжет романа «На берегу» лег в основу прославленного фильма американского режиссера Стенли Крамера «На последнем берегу».Nevil Shute.
Ярослав Гавличек (1896–1943) — крупный чешский прозаик 30—40-х годов, мастер психологического портрета. Роман «Невидимый» (1937) — первое произведение писателя, выходящее на русском языке, — значительное социально-философское полотно, повествующее об истории распада и вырождения семьи фабриканта Хайна.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.