Алая заря - [32]
— Мрачная картина.
— Нет, почему же! В будущем могут произойти только две вещи: либо, несмотря на законы, которые составляются в интересах людей слабых, немощных плотью и духом, будут, как и сейчас, главенствовать сильные, либо верх заберет мелюзга, которой удастся сначала подорвать власть сильных, а потом покончить с нею вовсе.
— Ваши рассуждения совсем сбили меня с толку. Интересно, как бы вы стали спорить с Либертарием?
— Это кто такой?
— Мой друг.
— Нам не удалось бы переубедить друг друга.
— Почему?
— Потому что каждый всегда остается самим собой и не может быть другим. Я, например, являю собой смесь английского индивидуализма манчестерского толка и фанатического, воинствующего испанского индивидуализма. В каждом из нас фатально сказываются свойства расы. Вот ты, к примеру, даже не знаешь, почему ты анархист и почему, будучи им, не обладаешь инстинктом разрушения… И так со всеми.
— Нет, не согласен.
— Со всеми. Если испанец больший индивидуалист, чем немец, то это не потому, что испанцу так больше нравится. Это результат особого климата… питания. Фатальность проявляется здесь не так ярко, но и она сходна с той, которая делает херес терпким, а рейнское вино мягким.
— Среди немцев тоже есть анархисты?
— А как же? Точно так же, как в Англии есть апельсины, а в Испании — пихта.
— Понимаю. Но разве сами идеи не могут быть одинаковыми и там и здесь?
— Разумеется, могут, но идеи это не главное. Возьмем, к примеру, тебя. Ты славный парень, добрый, но слабохарактерный; ты таким и останешься независимо от того, кто ты: карлист, протестант или магометанин. Все дело в том, что сами идеи определяются чувствами и инстинктами, а инстинкты — не что иное как продукт климата, питания, образа жизни той расы, к которой ты принадлежишь. В тебе одном заключены все свойства расы, а в твоей расе проявляются все свойства той земли, которая ее воспитала. Мы не дети земли, мы сама земля, которая чувствует и мыслит. Изменится земля — изменятся и люди. Если бы можно было поставить Мадрид на уровне моря, то лет через пятьдесят мадридцы стали бы мыслить иначе, чем сейчас.
— Значит, вы не придаете большого значения идеям?
— Не придаю. Чистый разум обладает одинаковыми свойствами у всех индивидуумов. Если химику–испанцу и химику–норвежцу нужно сделать какой–то анализ, то они будут действовать одинаково. Если они принимаются размышлять о своей науке, то и думают тоже одинаково, но едва они вышли из своих лабораторий, как начинаются различия: один ест много, другой — мало, один встает рано, другой — поздно. Немецкие рабочие или английские, которые читают куда больше, чем испанские, не делаются от этого анархистами. А почему? Может быть, потому, что им не понять анархистских теорий? Совсем не потому. Они прекрасно в них разбираются. Все дело в том, что немец, помимо всего прочего, человек порядка, им нетрудно управлять, его легко привести к послушанию, англичанин же просто практичный человек и не хочет попусту тратить время… Не таков испанец. Он анархист, потому что ленив и все еще не утерял веру в провидение. Сегодня он может быть анархистом, а завтра станет ревнителем магометанской веры. Я думаю, что для южан, для всех народов Средиземноморья, наполовину европейцев, наполовину африканцев, самой подходящей формой власти было бы правительство диктатуры, и притом сильной, которая могла бы побороть центробежные устремления и восполнить недостаток организованности, свойственный этим нациям.
— Вы ратуете за деспотизм?
— Да, но за деспотизм просвещенный, прогрессивный. Для сегодняшней Испании он явился бы настоящим благом.
— Но ведь это ужасно: покоряться тирану!
— Для меня, для моей личной свободы более унизительно почитать закон, чем подчиняться насилию.
— Выходит, вы больше анархист, чем я, — сказал, рассмеявшись, Мануэль. — И вы действительно верите в диктатуру?
— Если бы могла появиться сильная личность, диктатура была бы в высшей степени полезна. Разве плохо, если придет диктатор и скажет: «Я упраздняю бой быков», — и коррида исчезнет. «Я наполовину сокращу число попов», — и сделает это, а кроме того, введет налог на ренту, прикажет строить шоссейные и железные дороги, сошлет на каторгу своевольных касиков и заставит их работать в шахтах, а населению прикажет сажать деревья…
— Ну, в наше время это невозможно, дон Роберт.
— Разумеется, потому что все решает сила.
— Я думаю, прошлое никогда не возвратится.
— Отчего же нет? Всякая вещь может снова появиться при соответствующих условиях. Кельтский клан, например, даже в свое время далеко отставал от греческого или римского города, но очень возможно, что через несколько столетий мы снова заживем наподобие старого кельтского клана. Если со временем научатся передавать электрическую энергию на сотни километров, а средства передвижения достигнут небывалых скоростей, неужели мы будем по–прежнему ютиться в тесных городских трущобах? Конечно нет. Люди будут селиться на вольном воздухе группами по десять — двенадцать семейств, которые хорошо знают друг друга и относятся друг к другу с приязнью, образуя подобие единого клана, связанного с другим кланами трамвайным и железнодорожным сообщением. Так происходит уже в наших промышленных районах. Несколько лет назад возникли огромные фабричные центры, а сегодня в фабричном деле и в машинной технике происходит настоящая революция. Вместо концентрации наблюдается процесс рассредоточения, и когда получение энергии в любом месте станет доступным и выгодным делом, прежние промышленные центры перестанут существовать. Ни в физическом, ни в духовном мире не может быть застоя: все меняется. И я повторяю: прогрессивный деспотизм явился бы благом для сегодняшней Испании.
В издание вошли сочинения двух испанских классиков XX века — философа Хосе Ортеги-и-Гассета (1883–1955) и писателя Пио Барохи (1872–1956). Перед нами тот редкий случай, когда под одной обложкой оказываются и само исследование, и предмет его анализа (роман «Древо познания»). Их диалог в контексте европейской культуры рубежа XIX–XX веков вводит читателя в широкий круг философских вопросов.«Анатомия рассеянной души» впервые переведена на русский язык. Текст романа заново сверен с оригиналом и переработан.
В этой книге представлены произведения крупнейших писателей Испании конца XIX — первой половины XX века: Унамуно, Валье-Инклана, Барохи. Литературная критика — испанская и зарубежная — причисляет этих писателей к одному поколению: вместе с Асорином, Бенавенте, Маэсту и некоторыми другими они получили название "поколения 98-го года".В настоящем томе воспроизводятся работы известного испанского художника Игнасио Сулоаги (1870–1945). Наблюдательный художник и реалист, И. Сулоага создал целую галерею испанских типов своей эпохи — эпохи, к которой относится действие публикуемых здесь романов.Перевод с испанского А. Грибанова, Н. Томашевского, Н. Бутыриной, B. Виноградова.Вступительная статья Г. Степанова.Примечания С. Ереминой, Т. Коробкиной.
В книгу еврейского писателя Шолом-Алейхема (1859–1916) вошли повесть "Тевье-молочник" о том, как бедняк, обремененный семьей, вдруг был осчастливлен благодаря необычайному случаю, а также повести и рассказы: "Ножик", "Часы", "Не везет!", "Рябчик", "Город маленьких людей", "Родительские радости", "Заколдованный портной", "Немец", "Скрипка", "Будь я Ротшильд…", "Гимназия", "Горшок" и другие.Вступительная статья В. Финка.Составление, редакция переводов и примечания М. Беленького.Иллюстрации А. Каплана.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Невил Шют (Nevil Shute, 1899–1960) — настоящее имя — Невил Шют Норуэй. Родился в местечке Илинг (графство Миддлсекс). В годы первой мировой войны служил в английской армии, после войны окончил Оксфордский университет. Увлекался аэронавтикой, работал инженером-авиаконструктором. Первый роман «Маразан» опубликовал в 1926 году. За этим романом последовали «Презренные» (1928) и «Что случилось с Корбеттами» (1939). С окончанием второй мировой войны Шют уехал в Австралию, где написал и опубликовал свои самые известные романы «Город как Элис» (1950) и «На берегу» (1957).В книгу вошли два лучших романа писателя: «Крысолов» и «На берегу».Драматические события романа «Крысолов» происходят во Франции и сопряжены со временем гитлеровской оккупации.
Невил Шют (Nevil Shute, 1899–1960) — настоящее имя — Невил Шют Норуэй. Родился в местечке Илинг (графство Миддлсекс). В годы первой мировой войны служил в английской армии, после войны окончил Оксфордский университет. Увлекался аэронавтикой, работал инженером-авиаконструктором. Первый роман «Маразан» опубликовал в 1926 году. За этим романом последовали «Презренные» (1928) и «Что случилось с Корбеттами» (1939). С окончанием второй мировой войны Шют уехал в Австралию, где написал и опубликовал свои самые известные романы «Город как Элис» (1950) и «На берегу» (1957).В книгу вошли два лучших романа писателя: «Крысолов» и «На берегу».Сюжет романа «На берегу» лег в основу прославленного фильма американского режиссера Стенли Крамера «На последнем берегу».Nevil Shute.
Ярослав Гавличек (1896–1943) — крупный чешский прозаик 30—40-х годов, мастер психологического портрета. Роман «Невидимый» (1937) — первое произведение писателя, выходящее на русском языке, — значительное социально-философское полотно, повествующее об истории распада и вырождения семьи фабриканта Хайна.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.