Алая заря - [12]
Все рассмеялись.
— Когда же вы попали в Париж? — спросил Перико. — Сразу как сбежали из семинарии?
— Э, нет. Сначала я прошел через каиновы муки.
— Расскажи нам все подробно.
— А что рассказывать? Почти месяц я скитался по деревням, пока наконец не пристал в Тарасоне к труппе бродячих комедиантов. Это была целая актерская семья. Директора и премьера труппы звали дон Теофило Гарсия, его брата, первого любовника, Максимилиано Гарсия, а их папашу, который играл благородных отцов, — Симако Гарсия. В общем, там все были Гарсии. Семья была самая что ни на есть добропорядочная, практичная — словом, идеальная буржуазная семья. Характерные роли исполняла донья Сельса, жена дона Симако а текст разучивала она во время варки обеда. Теофило приторговывал галстуками и пуговицами, сам дон Симако — книгами; Максимилиано немного подрабатывал игрой на бильярде, а девушки — их было четверо, одна безобразнее другой, Теодолинда, Беренгуэла, Менсия и Соль — занимались плетением кружев. Меня наняли суфлером, и мы колесили по деревням и городишкам Арагона и Каталонии. Однажды — это было, помнится, в Реусе — мы давали пьесу «Крест брака» Я по окончании спектакля отправились вместе с Максимилиано в казино. Пока Максимилиано играл на бильярде, я засмотрелся на одного совсем молодого парня. Он пристроился неподалеку от меня и рисовал карандашом портрет сидевшего за столиком господина. Я стал делать то же самое на обороте какого–то проспекта.
Закончив портрет, парень отдал его господину и получил дуро. Потом он подошел ко мне и посмотрел мой рисунок. «Недурно, — сказал он. — Учился где–нибудь «Нет». — «А рисуешь хорошо, ей–богу!» Мы разговорились. Он рассказал мне, что ходит по деревням и рисует портреты, а теперь держит путь в Барселону. Я ему сказал о себе, мы как–то сразу сблизились, а в конце разговора он вдруг обращается ко мне с предложением: «Почему бы тебе не пойти со мной?» Не долго думая, я бросил труппу и отправился с ним.
Странный он был тип, этот малый. Будучи бродягой по призванию, он не мог сидеть на месте: ему нравилась кочевая жизнь. За спиной он носил сумку, а в сумке сковороду. В деревнях он добывал провизию, сам разводил костер, сам готовил пищу. Многого мы с ним навидались и хорошего и плохого. Иногда спали прямо под открытым небом, иногда — в сараях. В иных деревнях нас только что не били, вероятно из–за наших длинных шевелюр, в других все обходилось благополучно. Однажды, на полпути к деревне, куда мы плелись, едва волоча ноги от голода, нам повстречался господин в изрядно потрепанном платье и со скрипкой под мышкой. Он был итальянец. «Вы художники?» — спросил он нас. «Да», — ответил мой товарищ. «Живописцы?» — «Да, сеньор, живописцы», — «О, это замечательно! Вы спасли мне жизнь. Я тут взялся реставрировать две картины в местной церкви по пятьдесят дуро за каждую, а рисовать не умею; я представлю вас священнику и алькальду и скажу им, что мне нужны специальные парижские краски, которые имеются у вас. Если вы согласны, то можете приступать хоть сейчас, а барыш мы поделим поровну».
Мы приняли предложение и поселились с товарищ в гостинице. Взялись за дело и, худо ли, хорошо ли, реставрировали одну из картин. Наша работа понравилась прихожанам. Мы получили обещанные пятьдесят дуро, но когда стали делить, мой товарищ заспорил с итальянцем. Тот требовал себе половину, а мой товарищ не давал ему и одной трети. Наконец итальянец согласился. Однако на другой день — как мы позже узнали — он отправился к алькальду и сказал ему: «Мне нужно поехать в Барселону за красками, поэтому прошу вас дать мне деньги вперед». Алькальд поверил и вручил ему пятьдесят дуро авансом за вторую реставрацию. Днем мы не видели итальянца; вечером, как обычно, мы отправились посидеть в местную аптеку, и тут алькальд нам говорит: «Значит, итальянец отбыл в Барселону?» Я собрался было возразить, но мой напарник толкнул меня ногой, и я осекся. Когда мы вышли из аптеки, товарищ и говорит: «Итальянец загреб все денежки, нам нечем платить за постой. Если мы тут застрянем, нам несдобровать, надо смываться».
Мы пустились в путь и двое суток не заходили ни в одну деревню. Через неделю добрались до Барселоны, но работы там не нашли и все лето перебивались с хлеба на воду, а спать приходилось на скамейках. Наконец подвернулся заказ. Я сделал портрет, и мне заплатили за него пятьдесят песет. Деньги пришлись как нельзя кстати. Мы наняли мансарду за тридцать реалов в месяц, приобрели два старых тюфяка, по паре ботинок, а на остальные купили чугунок для варки пищи, угля, да еще мешок картофеля и все это на своем горбу притащили с рынка в нашу мансарду.
Так прошел год. Жили мы впроголодь и учились. Однако мой компаньон не любил длительных стоянок и в один прекрасный день ушел. Я остался в одиночестве. Прошло какое–то время — мои рисунки стали покупать. Я начал лепить с моделей. Беру глину и леплю себе, пока что–нибудь не получится. Несколько статуэток я отдал на выставку. Их купили. И тут вышло любопытное дело: первый мало–мальски стоящий заказ я получил из семинарии. Я сделал несколько бюстов семинарских профессоров, скопил деньги и поехал в Париж. Поначалу дела шли плохо. Я жил на чердаке, под самой крышей, и, когда шел дождь, комнату мою заливало. Потом я нашел работу в ювелирной мастерской. Делал брелоки и колечки и одновременно продолжал учиться. Открылся салон, я выставил скульптурную группу «Бунтари», парижские газеты меня заметили, появились заказы, а с ними и некоторый достаток вот и вся моя жизнь.
В издание вошли сочинения двух испанских классиков XX века — философа Хосе Ортеги-и-Гассета (1883–1955) и писателя Пио Барохи (1872–1956). Перед нами тот редкий случай, когда под одной обложкой оказываются и само исследование, и предмет его анализа (роман «Древо познания»). Их диалог в контексте европейской культуры рубежа XIX–XX веков вводит читателя в широкий круг философских вопросов.«Анатомия рассеянной души» впервые переведена на русский язык. Текст романа заново сверен с оригиналом и переработан.
В этой книге представлены произведения крупнейших писателей Испании конца XIX — первой половины XX века: Унамуно, Валье-Инклана, Барохи. Литературная критика — испанская и зарубежная — причисляет этих писателей к одному поколению: вместе с Асорином, Бенавенте, Маэсту и некоторыми другими они получили название "поколения 98-го года".В настоящем томе воспроизводятся работы известного испанского художника Игнасио Сулоаги (1870–1945). Наблюдательный художник и реалист, И. Сулоага создал целую галерею испанских типов своей эпохи — эпохи, к которой относится действие публикуемых здесь романов.Перевод с испанского А. Грибанова, Н. Томашевского, Н. Бутыриной, B. Виноградова.Вступительная статья Г. Степанова.Примечания С. Ереминой, Т. Коробкиной.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Невил Шют (Nevil Shute, 1899–1960) — настоящее имя — Невил Шют Норуэй. Родился в местечке Илинг (графство Миддлсекс). В годы первой мировой войны служил в английской армии, после войны окончил Оксфордский университет. Увлекался аэронавтикой, работал инженером-авиаконструктором. Первый роман «Маразан» опубликовал в 1926 году. За этим романом последовали «Презренные» (1928) и «Что случилось с Корбеттами» (1939). С окончанием второй мировой войны Шют уехал в Австралию, где написал и опубликовал свои самые известные романы «Город как Элис» (1950) и «На берегу» (1957).В книгу вошли два лучших романа писателя: «Крысолов» и «На берегу».Драматические события романа «Крысолов» происходят во Франции и сопряжены со временем гитлеровской оккупации.
Невил Шют (Nevil Shute, 1899–1960) — настоящее имя — Невил Шют Норуэй. Родился в местечке Илинг (графство Миддлсекс). В годы первой мировой войны служил в английской армии, после войны окончил Оксфордский университет. Увлекался аэронавтикой, работал инженером-авиаконструктором. Первый роман «Маразан» опубликовал в 1926 году. За этим романом последовали «Презренные» (1928) и «Что случилось с Корбеттами» (1939). С окончанием второй мировой войны Шют уехал в Австралию, где написал и опубликовал свои самые известные романы «Город как Элис» (1950) и «На берегу» (1957).В книгу вошли два лучших романа писателя: «Крысолов» и «На берегу».Сюжет романа «На берегу» лег в основу прославленного фильма американского режиссера Стенли Крамера «На последнем берегу».Nevil Shute.
Ярослав Гавличек (1896–1943) — крупный чешский прозаик 30—40-х годов, мастер психологического портрета. Роман «Невидимый» (1937) — первое произведение писателя, выходящее на русском языке, — значительное социально-философское полотно, повествующее об истории распада и вырождения семьи фабриканта Хайна.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.