Алая нить - [54]

— Как бы мне хотелось вернуться назад в детство, я сидела бы во дворе в погожий солнечный денек, а ты в это время работала бы в саду.

Рука матери задрожала от слабости.

— Каждый период нашей жизни драгоценен, Сьерра. Даже этот. Дверь не захлопнется передо мной. Она открывается, и с каждым моим вздохом все шире.

— Но тебе же очень больно.

Мать снова погладила ее и ласково заговорила:

— Ш-ш-ш. Не плачь, родная. Я хочу, чтобы ты запомнила: все от Бога, и любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу[18].

Сьерра выучила эти слова еще в детстве, когда ходила в воскресную школу. Мама помогала ей заучивать их наизусть, пока они возились в саду. Но в этих словах не было никакого смысла. Что хорошего может быть в страдании? Разве не предполагается, что Бог должен исцелять тех, кто верует? Ее мать истинно верующая. Она никогда не сомневалась. Так где же Бог? Сьерре хотелось схватить мать за руку и просить, умолять ее бороться за жизнь, не сдаваться, но Сьерра знала, что не сможет произнести эти слова вслух, это лишь увеличило бы и без того тяжкий груз боли. Даже сама мысль о просьбе терпеть дольше была слишком эгоистичной.

Сердце ее наполнилось тоской. Что она будет делать без мамы? Потеря отца была очень тяжелой, но мама всегда была ее советчиком, наставницей. Сколько раз она прибегала к помощи матери? Сколько раз мама преодолевала вместе с ней всевозможные трудности? И сколько раз мягко и ненавязчиво указывала ей более высокие цели, выводила ее на правильную дорогу?

Сьерра прислушалась к биению материнского сердца. Никто в мире не знал ее так хорошо и не любил ее так сильно, как мать. Даже Алекс, ее супруг. Губы Сьерры сжались. Да Алекс даже не соизволил позвонить в течение трех последних дней, самых тяжелых дней в ее жизни.

— О, мама, мне будет так не хватать тебя, — еле выговаривая слова, прошептала Сьерра. Как же ей хотелось лечь рядом с матерью и умереть! Жизнь казалась просто невыносимой, а будущее таким безрадостным.

Мать медленно провела рукой по волосам Сьерры.

— Только Господь знает намерения, какие имеет о тебе, Сьерра, намерения во благо, а не на зло, чтобы дать тебе будущность и надежду[19]. — Голос матери был таким слабым, таким усталым. — Ты помнишь эти слова?

— Да, — покорно сказала Сьерра. И эти слова мама сотни раз, без устали повторяла ей, но и в них Сьерра не видела смысла. Ее родители — вот кто заботился о ней. Потом Алекс. А Бог — никогда.

— Не забывай их, родная. Когда ты придешь к Богу, ты поймешь, что я всегда рядом с тобой, в твоем сердце.

Сьерра решила, что мать заснула. Она все так же слышала медленное, ровное биение ее сердца и все так же полулежала на кровати, склонив голову ей на грудь, находя успокоение в ее близости, тепле ее тела. Вконец обессиленная, Сьерра легла рядом с матерью, обняла ее и уснула.

Она проснулась, когда с работы пришел Майк. Он подошел к кровати.

— Дыхание у нее изменилось. — Выражение лица Майка было мрачным. — Руки совсем холодные.

Сьерра заметила еще кое-что. В пакете с выводной трубкой из мочевого пузыря уровень жидкости не менялся в течение многих часов. Зато изменился цвет кожи.

Она позвонила в хоспис, откуда тотчас прислали медсестру. Сьерра узнала ее, но не могла припомнить имени. Мама бы вспомнила. Мама всегда всех помнила по имени. Она многое знала о людях, интересовалась их семьями, работой. Разными мелочами. Очень личными, порой.

— Долго это не протянется, — сказала медсестра, и Сьерра поняла: мама уже не проснется. Сестра поправила одеяло и аккуратно убрала волосы с висков матери. Затем выпрямилась и посмотрела на Сьерру.

— Хотите, чтобы я осталась с вами?

Сьерра не смогла произвести ни звука. Она лишь покачала головой, продолжая неотрывно смотреть, как медленно поднималась и опускалась грудь матери, и отсчитывать секунды. Одна. Две. Три.

— Я позвоню Мелиссе, — сказал Майк и вышел из комнаты.

Вскоре после приезда Мелиссы подъехали Луис и Мария Мадрид. Мать Алекса обняла Сьерру и, не стесняясь, заплакала навзрыд. Его отец стоял у изголовья больничной кровати без слез, полный скорбного достоинства.

— Когда приедет Алекс? — спросил он.

— Не знаю, приедет ли, — как-то бесцветно ответила Сьерра стоя возле окна. — Он давно не звонил. — Она прислушивалась к легким щелчкам кислородного аппарата и считала.

Ей не хотелось сейчас думать об Алексе или о ком бы то ни было. Ей вообще ни о чем не хотелось думать.

Семь. Восемь.

Отец Алекса вышел из спальни.

Несколько минут спустя в комнату вошла Мелисса и встала рядом со Сьеррой. Она ничего не сказала. Лишь взяла ее за руку и держала в молчании.

Восемнадцать. Девятнадцать. Двадцать.

Мелисса выпустила руку Сьерры и подошла к кровати. Тихонько дотронулась до руки Марианны Клэнтон и проверила пульс. Наклонилась и поцеловала в лоб.

— Прощай, мама.

Выпрямившись, медленно повернулась к Сьерре.

— Она в Божьей обители, — прошептала Мелисса, и по щекам ее струйками потекли слезы.

Сьерра перестала считать. Сердце в груди обратилось в холодный камень. Она ничего не сказала. Не смогла. Лишь повернулась и посмотрела на залитый лунным светом сад и ощутила, как неподвижное безмолвие обступает ее со всех сторон.