Алая графиня - [33]

Настроение у всех благородных дворян было мрачное, они клацали зубами от холода. Мы с Катериной присоединились к ним, топая ногами, чтобы не замерзнуть в ожидании герцога, который наконец появился, сверкая улыбкой. Он был в малиновом плаще, подбитом горностаем, и вел за руку Захарию Сагги, своего товарища по кутежам и бесчинствам, посла Мантуи. Они сошли вниз, за ними последовал епископ Комо в золотой митре и братья герцога Филиппо и Оттавиано, за которыми шли флорентийский посол и дюжина камердинеров. Процессию сопровождали десятка два стражников в полных доспехах, с длинными мечами в ножнах. Среди них был громадный рослый мавр с желтыми глазами и темно-коричневой кожей. Вместо шлема у него на голове красовался большой белый тюрбан, а оружием служил скимитар, кривая восточная сабля.

Я подошла к герцогу, остановилась на почтительном расстоянии и низко поклонилась, прежде чем передать просьбу Боны.

Увидев меня, герцог замер, скривился, но поднес руку к уху, прислушиваясь к моим словам. Внезапный порыв ветра унес их прочь, Галеаццо нахмурился и нетерпеливо отмахнулся от меня. Катерина поджала губы и вполголоса выругалась, когда я вернулась на свое место рядом с ней.

Галеаццо обратился к собравшейся толпе с короткой речью. Наверное, он говорил о празднике, благодарил всех за верность, но и его слова ветер унес прочь. В ответ мы прокричали вялое приветствие, и герцог сел на черного жеребца, покрытого бело-малиновым чепраком — цвета дома Сфорца. Все приближенные и стражники тотчас же вскочили на коней и сомкнули ряды вокруг Галеаццо. Мы, низшие из присутствующих, остались за пределами защищенного внутреннего круга.

Как и все остальные, я опустила капюшон пониже и пошла по скользкому подъемному мосту на улицу, на другой стороне которой возвышался городской собор с недостроенными стенами, закрытыми кружевом лесов. Вдалеке, у нас за спиной, вздымались Альпы. Примерно полчаса мы шли вслед за конями по обледенелым булыжникам мостовой. Катерина дважды поскальзывалась, и оба раза мы с Лукрецией успевали подхватить ее, не давая упасть. Ветер прибил вуаль прямо к лицу и, наверное, унес бы ее заодно с капюшоном, если бы я не придерживала края руками. Никто не заводил веселых, легкомысленных разговоров. Воющий ветер уносил все звуки, заставлял нас наклонять головы, защищаясь от ледяных порывов. Традиция требовала, чтобы город был запружен народом, приветствующим правителя, но в этот праздничный день после Рождества лишь немногие отважились выйти на предательски обледенелые улицы, припорошенные снегом, чтобы слабыми голосами восхвалять проезжающего мимо герцога и его двор.

Когда мы добрались до небольшой площади перед церковью Санто-Стефано, меня била неукротимая дрожь. Этот храм представлял собой старинное, ничем не примечательное двухэтажное строение с выщербленным каменным фасадом. На площади собрались торговцы, крестьяне, умирающие с голоду нищие — в церкви было столько народу, что им пришлось ждать на улице, надеясь увидеть его светлость. Стражники, доспехи которых сверкали в лучах солнца, отраженных от снега, спешились и принялись расчищать путь, а несколько молодых конюхов кинулись к лошадям.

Галеаццо спешился и отдал конюху поводья, но даже не посмотрел на него. Герцог нервно щурился, окидывая взглядом площадь и двери церкви. Как и его дочь, он обожал внимание толпы, но в то же время был помешан на безопасности собственной персоны, поэтому расслабился только тогда, когда стражники расчистили дорогу и подали условный знак. Епископ, который должен был служить мессу, встал перед герцогом, послы заняли место слева от него, братья шли справа. Получилось пять человек в ряд, причем Галеаццо находился под защитой, в самом центре. Позади него, в числе избранной свиты, шли младший брат Чикко, Джованни Симонетта, служивший секретарем, и военный советник Орфео да Рикаво, за которыми вереницей тянулись camerieri — дворяне, прислуживавшие в покоях герцога и считавшиеся его близкими друзьями. Громадный мавр, который был на целую голову выше других воинов и не убирал руки с эфеса своего скимитара, ввел всю процессию в церковь, причем каждый ряд знатных гостей сопровождали по бокам двое вооруженных охранников.

Катерина пробивалась через толпу, пока мы не оказались за спиной у camerieri. Когда мы вошли наконец в открытые двери, она счастливо вздохнула, ощутив волну тепла, исходившую от тел трехсот прихожан. Перед алтарем герцога и его свиту ожидали десятки стульев, но все прочие были вынуждены стоять. Они лишь вытягивали шеи, разглядывая герцога.

Как только Галеаццо ступил в церковь, его хор, выстроенный в глубине алтаря, запел, а один камердинер бросился навстречу, чтобы освободить герцога и его приближенных от тяжелых плащей. Когда Сфорца скинул плащ, я увидела, что он одет в прекрасный камзол, левая половина которого сверкала белым муаровым шелком, расшитым золотыми лилиями, тогда как правая была выкроена из роскошного малинового бархата. Рейтузы тоже оказались бархатными — левая нога малиновая, а правая белая.

Я нисколько не удивилась тому, что он выбрал для наряда геральдические цвета своего семейства, но поразилась до глубины души, поняв, что герцог без доспехов. Первый раз я видела Галеаццо на публике без нагрудника. Может быть, он побоялся в такой холод надевать на себя металл или же решил обойтись без нагрудника из тщеславия. Ведь сталь не подошла бы к его прекрасному камзолу. Ответа на этот вопрос я так и не узнала.