Алая графиня - [29]

Несмотря на закрытые окна, в комнату из внутреннего двора проникало гнусавое пение zampogni, народных волынок, на которых играют только на Рождество.

— Уф! — выдохнул Филиппо, избавившись от своей ноши. — Это бревно тяжелее Чикко! Оно точно будет гореть до самого Нового года.

— Разойдитесь! — нетерпеливо прокричал Галеаццо, подходя к камину.

Лицо его блестело, язык заплетался — он уже успел изрядно набраться. Слуга протянул ему свечу, и герцог поднес ее к можжевеловым веткам. Они вспыхнули, источая приятный аромат, Сфорца довольно засмеялся и отдал свечу слуге.

Затем его светлость перекрестился и щелкнул пальцами, подзывая виночерпия, который снова наполнил кубок вином и поднес Галеаццо. Когда можжевельник хорошенько разгорелся, герцог плеснул немного вина на полено, как требовала традиция, и приложился к кубку сам. Затем он передал его Филиппо, тот — Оттавиано, который, в свою очередь, протянул сосуд Боне. Так, спускаясь по иерархической лестнице, кубок дошел до меня.

Я с легкостью осушила его, поскольку после изрядного глотка Катерины на дне остались сущие капли.

Затем герцог бросил в огонь дукат, после чего оделил золотыми монетами, вынутыми из красного бархатного кошеля, своих братьев, жену и детей. Ко мне же Галеаццо повернулся спиной. Его щедрость имела свои пределы. Бона сунула мне в руку свою монетку, чтобы в грядущем году я смогла разбогатеть.

По счастью, герцог не скупился, когда дело касалось еды и питья, и мне позволили сесть между его незаконнорожденными дочерьми Кьярой и Катериной. Стол ломился от изумительных блюд, среди которых был пирог с голубями и черносливом — в нормальном состоянии духа я непременно соблазнилась бы им — и равиоли со свиным ливером и зеленью, но мне ничего не хотелось. Я не желала даже присутствовать на семейном пиршестве и заранее просила Бону отпустить меня. Герцог услышал это и потребовал, чтобы я пришла. Мол, все должно пройти так, как бывает каждый год. Он даже приказал мне снять траур и одеться в праздничное платье. Я повиновалась, поэтому сидела за столом в темно-зеленом бархате, однако без украшений и улыбки на лице.

Галеаццо с Филиппо действительно здорово напились. Пир уже шел полным ходом, и они в плохо завуалированных метафорах принялись рассуждать о том, как приятно войти в девичью плоть. В какой-то момент герцог принялся тыкать жаренной на решетке колбаской в фаршированного каплуна, лежащего на его тарелке, изображая соитие. Филиппо при этом ревел от хохота, Катерина усмехалась, Бона молча краснела. Когда с ужином было покончено, госпожа с видимым облегчением принялась созывать детей, чтобы покинуть столовую. Я поднялась вместе с ней и дошла до двери.

Когда Бона обернулась, чтобы пожелать мужу спокойной ночи, он поднял голову, сверкнул осоловевшими от выпивки глазами и сказал:

— Она останется. Ты можешь идти, но она должна остаться.

До сих пор Галеаццо никогда не высказывал подобных пожеланий.

Мы с Боной встревожились, а герцог повторил:

— Она останется. А ты пошли горничную за теми картами, которые подарил тебе Лоренцо.

Бона замешкалась и бросила на меня полный ужаса взгляд, а герцог грохнул кулаком по столу так, что подпрыгнули пустые тарелки.

В наступившей тишине я обратилась к герцогине:

— Прошу прощения, ваша светлость, карты лежат в ваших покоях, в сундуке у моей кровати.

Бона посмотрела на меня так, словно я была самим дьяволом во плоти, явившимся по ее душу. Не говоря ни слова, она опустилась перед мужем в реверансе и ушла, уводя за собой детей. Катерина на секунду задержалась рядом со мной и покинула столовую последней. На ее лице отражалось разом и любопытство, и непонятная тревога. Я неловко топталась у двери минут пятнадцать. Герцог и его пьяные братья не обращали на меня внимания, только их голоса становились все громче и развязнее. Когда Франческа наконец-то явилась с бархатной коробкой, украшенной алмазами, мое беспокойство усилилось.

— Сядь, — велел Галеаццо заплетающимся языком, указывая на стул, стоявший напротив него.

Филиппо устроил настоящее представление, кинувшись отодвигать для меня стул, словно я была венценосной особой. Они с герцогом умирали от смеха, но я с достоинством села, поставила перед собой коробку с картами и положила на нее руку.

Лишь деликатный, женственный Оттавиано с сомнением спросил:

— Кажется, ты в трауре, Дея? Ты недавно потеряла близкого человека?

— Мужа, — ответила я и склонила голову, выражая признательность за сочувствие.

В этот же миг на меня накатила волна горя, смешанного с гневом, и я решила, что без колебаний скажу Галеаццо всю правду. Я с радостью открою герцогу его судьбу, пусть и умру за это.

— Ладно, хватит, — заявил Сфорца, резким взмахом руки отметая прочь печальную тему. — Дея сейчас расскажет, что ждет меня в грядущем году. — Он впился в меня грозным взором, и я посмотрела ему прямо в глаза, не скрывая ненависти. — Только на этот раз предсказания будут счастливыми, верно, милочка? — Тут его голос упал до зловещего шепота.

— А нам можно узнать нашу судьбу? — с наигранным энтузиазмом спросил Филиппо, лицо которого лоснилось, а рот кривился в пьяной ухмылке. — Мой господин, можно нам тоже?