Алатырь-камень - [140]

— У меня не будет нужды говорить это, потому что ты передашь сам, — твердо произнес булгарин. — Мы уже едем по Руси. Ты долго терпел, осталось совсем немного.

— Русь, — блаженно протянул Родион и вновь отключился.

Теперь на его губах играла счастливая улыбка, и было странно видеть ее на почерневшем обмороженном лице. Больше он в себя не приходил и бредить почти перестал — просто лежал и улыбался. Может, берег силы? Трудно сказать.

— Ты довезешь его? — спросил следующим вечером Каргатуй. — Твои люди говорят, что если поспешить, то к утру второго дня мы будем на месте.

— Только всемогущий ведает о том, — уклонился от ответа лекарь.

— Тенгри высоко, — проворчал Каргатуй. — А я спрашиваю тебя.

— Ты слышишь запах, который исходит от него? — вместо ответа спросил старик.

— Я спросил тебя о… — раздраженно начал было Каргатуй, но булгарин перебил его:

— Он уже умер. — И пояснил: — Он умер, а душа жива. И она не отлетела к небу.

— А как же?.. — растерянно спросил воин, но тут же осекся. — Я понял тебя, старик, — и он молча пошел к своему коню.

Булгарин как-то странно усмехнулся и прошептал:

— Нет, ты ничего не понял. — Он помедлил и добавил со вздохом: — Да и я, признаться, тоже.

В Переяславль-Залесский они прибыли утром, проведя, по просьбе лекаря, в дороге всю ночь, потому что Родиону было совсем плохо. Несколько лошадей путникам пришлось бросить, иначе бы они пали прямо на дороге. Но главное — русич был еще жив, когда его вынесли из возка и бегом пронесли прямо в терем воеводы, где остановился царь.

Сам воевода, рыжебородый огромный Горыня, который чуть свет был уже на ногах, — при таких гостях хозяину разлеживаться недосуг — незамедлительно побежал будить государя.

В иное время он еще бы подумал, стоит ли тормошить человека, который после двухдневной скачки спит без задних ног, но старичок-булгарин так на него зыркнул, что Горыня сразу почуял — стряслось такое, что тут мешкать не моги.

Когда сонно хмурившийся и недовольный государь в сопровождении Горыни вышел из своей светлицы и спустился вниз, в большой гриднице его ждал только старик-лекарь, сидящий в изголовье русича, которого воины бережно положили на лавку. В сознание он не приходил со вчерашнего дня. Обычно про таких говорят — ни жив ни мертв. Если говорить про этого ратника, то он скорее был мертв. Но не до конца.

Константин прищурился и удивленно воскликнул:

— Родион! Вот уж не чаял!

Тот словно ждал этого и тут же открыл глаза. Непослушные губы попытались улыбнуться. Даже обмороженная почерневшая кожа на лице и та чуточку посветлела.

— Здрав буди, государь, — почти беззвучно прошептал он и вновь потерял сознание.

— Что с ним? — посмотрел на старика Константин, каким-то наитием угадывая в нем лекаря.

— Я сделаю так, что он заговорит, хотя ненадолго, — произнес тот со вздохом. — Слушай внимательно, потому что после этого он сразу уйдет в иной мир.

— Тогда не надо, — торопливо сказал Константин. — Пускай лучше он заговорит через день, два, да хоть через десять дней, но останется жив.

— Он не останется, — мотнул головой лекарь. — Меня зовут Бадр-ад-дин Махмуд ибн Усман. Для вас, русичей, это тяжело, поэтому называй меня просто ибн Усман. Я много лет лечил лучших людей Булгарии, да и не только их одних. Но для того, чтобы понять, когда человек жив, а когда он мертв, не обязательно лечить столько лет. Этот человек мертв. Он мертв три дня. Я не могу сказать, какие боги удерживают его душу. Зато я знаю, что он каждый день и каждую ночь молил их о том, чтобы они дали ему еще немного времени. Но их могущество тоже не беспредельно. Если я не дам ему лекарство, он все равно умрет, так и не сказав, что хотел. А теперь повелевай, что мне делать.

— Ах ты, напасть какая, — прошептал Горыня и сконфуженно умолк, когда Константин раздраженно обернулся к нему.

— Ты сказывал, что с ним прискакали четыре десятка людей, — заметил он воеводе. — Поди распорядись, чтоб их напоили, накормили, найди место для ночлега. Да повели, чтоб ни одна живая душа сюда не входила! — крикнул вдогон и повернулся к старику. — Действуй! — сказал он каким-то холодным отстраненным голосом.

Ибн Усман неторопливо извлек из своего небольшого узелка флакон темного стекла. Слегка взболтав его, он ловко запрокинул голову лежащего, разжал ему рот и неспешно стал вливать содержимое флакона.

Затем лекарь встал, молча указал на освободившееся место на лавке, и предупредил:

— Немного подожди и не торопи его. Когда питье начнет действовать, твой воин сразу заговорит. — Он поклонился и вышел из гридницы, оставив Константина наедине с Родионом.

Прошло не больше минуты, когда тот вновь открыл глаза и действительно заговорил. Это была не совсем связная речь, к тому же Родион очень торопился, чувствуя, что силы покидают его навсегда. Наконец он умолк. Ожидание, что тот заговорит вновь, оказалось тщетным. Константин опрометью выскочил за дверь и чуть не сшиб с ног старика, который стоял в шаге от нее. Глаза его были закрыты, а по морщинистой щеке катилась мутная старческая слеза.

— Он замолчал, — почти крикнул Константин. — Он замолчал, не договорив. Дай ему что-нибудь, ибн Усман. Он должен договорить. Если он умрет не досказав, то…