Алакет из рода Быка - [5]
Придя в поле, мать рыхлила землю мотыгой с бронзовым наконечником, а малыш то гонялся за пестрой бабочкой, то пытался незаметно подкрасться к застывшему рыжим столбиком суслику или ловил верткую зеленую ящерицу, удивленно глядя на извивающийся в ручонке хвост, в то время как бесхвостая ящерица скрывалась в траве.
Иногда он убегал далеко, не обращая внимания на наставления матери.
Тогда Фаран грозила:
— Смотри, придет злой хунн[1] и увезет тебя далеко-далеко в безводную пустыню.
Ребенок, испуганно глядя вдаль, перебирался ближе к матери.
Однажды теплым летним утром, когда по всей степи неслось пение кузнечиков, голубоглазый светлоусый Хангэй взял сына на руки и вышел из дома. Минута — и стройный гнедой конь мчал их на окраину селения к овечьим стадам.
Там собрались тетки и дяди Алакета, его маленькие братья и сестры. В центре семейного круга сидел дед Хориан. Халат его был распахнут, и на обнаженной груди виднелись вытатуированные красным и черным цветом тигры и барсы, быки и орлы. Это были знаки славных дел Хориана на войне и охоте.
Отец поставил Алакета рядом с матерью, затем погнал коня к испуганно шарахнувшейся отаре. На полном скаку, перегнувшись с седла, подхватил он огромного барана с завитыми рогами и, перекинув яростно отбивавшееся животное поперек седла, поскакал назад.
И вот баран стоит перед маленьким Алакетом и свирепо косит взглядом. Отец держит его за рога.
— Держись крепче, — шепчет сыну Фаран, сажая его на мохнатую спину дрожащего от ярости животного. Маленькие ручки вцепились в шерсть, освобожденный баран, сделав несколько прыжков вбок, вскинул задом и понесся в степь. Дома и горы, роща и стремительно отдаляющаяся толпа родственников пляшут перед глазенками Алакета. Иногда земля будто становится на дыбы и сам он летит неведомо куда. От встречного ветра, а может быть, и от страха перехватывает дыхание. Малыш крепко прижался к спине животного. Немеют вцепившиеся в шерсть ручонки. Алакету кажется, что он вот-вот кувырком полетит под копыта барану. Но что это? Движения косматого зверя стали вялыми. Он тяжело дышит. Вот он поднял голову и заблеял удивленно и жалобно.
Облегченно вздохнули, улыбаясь, женщины в толпе. Лица мужчин остались невозмутимыми, но в глазах мелькнула довольная искорка, а дед Хориан сказал:
— Будет охотником!
Теперь Хангэй, когда ехал в степь к стадам, брал сына с собой.
Там Алакет вместе с отцом и дядей по многу дней жил в палатке из войлока, питаясь, как и они, мясом диких козлов и оленей, овечьим сыром и молоком.
Хангэй сделал Алакету маленький лук и стрелы с костяными наконечниками. На березовой дощечке отец вырезал ножом круг с точкой посередине и повесил его на ветку куста.
Утром и вечером маленький Алакет упражнялся в стрельбе. Он старательно целился в круг, а отец приговаривал:
— Пусть рука твоя не дрогнет, как серая скала над рекой, сын мой. Пусть глаз твой, как глаз степного ястреба, не мигнет, когда спустишь ты тетиву.
Иногда отец показывал суслика, стоявшего столбиком вдалеке, и говорил:
— А ну попади!
Часто стрела летела мимо и падала в траву, а суслик желтым комочком стремглав удирал в норку. Тогда Алакет сердито хмурился, отчего топорщились белесые щетинки бровей, больно прикусывал нижнюю губу.
Он подолгу стоял против березового круга, держа лук в вытянутой руке, стараясь не мигать. И чем дальше, тем чаще стрела попадала в цель, мальчик вприпрыжку бежал за своей добычей и со счастливой улыбкой приносил ее отцу. Тот гладил его льняные волосы, похлопывал по плечу:
— Старайся, сын. Будешь охотником. Однажды, когда дед Хориан, сидя возле дома, беседовал с сыновьями, взгляд его упал на внука, игравшего невдалеке с братьями в «набег на хуннов». Они проникли в безводную степь и собирались внезапным налетом захватить в плен самого кагана. Им был старый козел, который пасся на лужайке и совсем не подозревал об опасности.
— Алакет, — позвал дед, — иди сюда, внук мой!
Мальчик подбежал к старику и в знак уважения склонил голову.
— Хангэй, — продолжал старик, — сможет ли сын твой попасть стрелой в глаз вороны, что села на ветвь вон той березы?
— Ты слышал, что сказал дедушка? — проговорил Хангэй. — Ответь же ему сам.
— Да, смогу, — ответил Алакет.
Мелькнула стрела, и ворона, пораженная в шею, замертво свалилась с дерева. Лицо отца потемнело. Могучая ладонь с размаху опустилась на шею Алакета. Едва устояв на ногах, он с плачем бросился в дом.
— Мама, мама, за что отец ударил меня?
Улыбка любви и жалости тронула губы Фаран. Глаза заволокло влагой.
— Отец сердит на тебя, сынок… Слово динлина должно быть как скала. Стрела его должна лететь, куда он ее посылает, и везде настигать коварного хунна, даже если тот обратится в маленького воробья или верткую ящерицу. А если уж ты не мог попасть куда велел тебе дед, то не надо было обещать этого. Настоящий динлин никогда не хвастает попусту… А плакать не надо. Настоящий динлин[2] умеет улыбаться, даже когда враги пронзают стрелами и жгут огнем его тело.
Поздно вечером, лежа под теплыми шкурами, Алакет услышал, как дед говорил отцу:
— Ты думаешь, виноват сын? Виноват ты сам! Ты плохо учил его. Разве когда ты оступался на дороге жизни, я не протягивал тебе руку? Наказав сына, объяснил ли ты ему, в чем его вина? Ты не был плохим сыном, Хангэй! Не будь же скверным отцом. Хорошо учи сына, и да не будет тебе позором, что я сам должен буду его воспитывать!
