Аквариумная любовь - [37]

Отец загоготал. Мама вернулась за стол с тарелкой полной всякой всячины.

— Все-таки праздники — это здорово! — сказала она и, наклонив голову, принялась разглядывать гостей. Лента ее съехала чуть ли не на нос, но она ничего не замечала. — Люблю праздники! Я и из будней всегда стараюсь сделать праздник — блузку какую куплю или там шарфик поярче. Праздник каждый день — вот мой девиз…

Мне стало вдруг ужасно трудно дышать. Я поднялась и направилась к десертному столу.

Налила себе кофе, взяла торт и булочку и вернулась на свое место. И вдруг ни с того ни с сего я снова вспомнила про свои беды, так что даже кусок в горле застрял. Я отвратительная любовница. Холодная, как мороженая треска. Невротичка с аппетитной задницей. Ленивая, неуклюжая дура.

Переполнившись отвращением к себе, я отодвинула тарелку в сторону.

— Что случилось? — спросила мама.

— У меня будут близнецы, — сказала я.

— Что?!

Глаза у мамы стали маленькие, как две изюминки. Отец поспешно взглянул на меня и покосился на соседей, не слышал ли кто. У Сеппо на лице не дрогнул ни один мускул.

— Шучу, шучу.

— Ну у тебя и шуточки! Еще и на чужой свадьбе!

Мама обиженно захрустела печеньем. Отец уставился прямо перед собой. Сеппо улыбался. Я, наверное, года два уже не видела, как он улыбается. Я улыбнулась в ответ. Он тут же помрачнел.

Я облокотилась на спинку стула, нацепила солнечные очки и попыталась сосредоточиться на чем-нибудь приятном. Ничего не вышло.

Я представила Йоуни лежащим в объятиях какой-то изящной, абсолютно неуправляемой красотки. Возможно, танцовщица — гибкая, прекрасно сложенная. Она выделывала с ним акробатические номера, а он трепетал в ее объятиях, как осиновый лист, и лицо его излучало истинное блаженство. Таким я его никогда не видела.

Меня вдруг пронзила ужасная боль. Я неожиданно осознала всю свою ограниченность, самовлюбленность, зацикленность.

Я никогда не считалась с его потребностями. Я никогда не чувствовала себя страстной женщиной.

Когда-то давно я с содроганием прочла в какой-то книге о женщинах, которые одеваются в кожу и насилуют мужчин, и что якобы многие мужчины только об этом и мечтают. Я никогда не могла себя представить в роли такой вот изрыгающей ругательства леди-доминатрикс. Я бы и пяти минут не продержалась, реши я вдруг разыграть такой спектакль. Уж если кто и должен изображать жертву, так это я.

Я всегда хотела, чтобы мной командовали. Я всегда хотела быть глиной в руках мужчины. Меня надо вести. Мной надо руководить. Мне надо позволить быть слабой.

Я не выношу, когда слабым оказывается мужчина. Не выношу, когда мужчина устало бьется головой о стену и говорит, что больше так не может. Я консервативна в постели. Я не хочу равноправия, я хочу, чтобы все делал мужчина. Покупая кружевное белье, я хочу, чтобы мужчина сорвал его с меня, сама я и пальцем не пошевелю.

Наш секс всегда начинается с того, что я натягиваю на себя красивое белье, выливаю полбутылки духов и устраиваюсь на кровати, изображая из себя роковую женщину, в ожидании, что мужчина набросится на меня и покажет мне в пылу своей страсти край неба и земли. Ну, если не в пылу страсти, то хотя бы из чувства долга. Мужчина должен любой ценой удовлетворить женщину. И если этого не происходит, я чувствую себя обманутой. Я так терпеливо ждала, и все напрасно. Сколько же мне еще ждать?

И в то же время я стыжусь своих запросов, стыжусь того, что я женщина. Я никогда не одобряла особ, предъявляющих мужчинам сплошные требования — этот несмолкаемый хор гиен, этот неистовый гвалт неуемных глоток, этот орущий базар.

Попробуй тут не рехнуться.

Но я ничего не могу поделать со своей беспомощностью. Я словно маленькая рыбка, которая смотрит на мир сквозь аквариумное стекло. Вода застоялась, подгнившие растения колышутся на дне, а я уткнулась лицом в стекло и все жду, что кто-то придет и спасет меня. Разобьет аквариум и вызволит меня. Но никто не приходит.

Тусовка потихоньку начинает рассасываться. К молодым выстраивается очередь: гости приносят свои поздравления и благодарность. Я встаю из-за стола и присоединяюсь к толпе. Бабушка Ханнеле уже не в силах управлять собой, она ходит по лужайке взад-вперед, словно робот.

— Смотрите-ка, а Хилья-то еще молодцом! — кричит отец, побрякивая ключами от машины.

— Твою мать, — чуть слышно фыркает Сеппо.

— Продолжение — в баре «Тинатуопи», — шепчет мне на ухо Ханнеле, когда я оказываюсь рядом с ней. Мама бросает на нее недоуменный взгляд, а я вдруг понимаю, что мне ужасно хочется выпить.

— Сеппо, может, хоть ты в бар не пойдешь? — спрашивает мама, как только мы садимся в машину.

— Захочу — пойду, не захочу — не пойду, — бурчит Сеппо.

— Как вы домой-то будете добираться?..

— Между прочим, автобусы уже лет сто как изобрели, — отвечаю я. Мама в отчаянии смотрит на меня.

— У тебя всегда было очень странное чувство юмора…

— А у тебя его, похоже, никогда и не было.

Отец крутит баранку и изредка вздыхает.

— В наше время гости после свадьбы шли домой. А молодые спокойно уединялись в своей спальне.

— Время, батя, не стоит на месте, — парирует Сеппо.

Позже, сидя в баре за одним столиком с Сеппо, я просто млела от удовольствия. Как же, первый раз в кабаке с младшим братом. Напьемся сейчас до посинения и будем вспоминать прошлое. Хорошо, что Ханну с нами не пошел.