Аквариумная любовь - [34]

— А у тебя после развода были какие-нибудь серьезные отношения?

Ирена обиженно посмотрела на меня:

— Конечно были.

— И сколько они продолжались? Год? Или два?

— Ну, почти год.

— Понятно.

В общем, Ирена была не лучшим специалистом по этим вопросам. Мне следовало обратиться к какой-нибудь зрелой женщине с богатым жизненным опытом. Или пойти к врачу.

— Да не драматизируй ты, — важно сказала Ирена. — Все со временем устаканится…

Устаканится. Мне вдруг стало тошно от этого ее вечного пофигизма. По-моему, я оказалась даже большим моралистом, чем предполагала. Мне чертовски захотелось уйти. Я столько всего наговорила, что голова у меня просто раскалывалась. Ирена снова прикурила сигарету и, к моему облегчению, сменила тему.

— Кстати, о птичках, — сказала она. — Ты не одолжишь мне сотню до завтра?

16

Мужчина стоит у дивана, подняв руку. В руке он держит цепь. В углу дивана скрючилась женщина.

Она голая. Ее кожа покрыта мурашками, соски стоят торчком от страха. Цепь разрезает воздух и попадает в цель — десять лязгающих железных колец впиваются в кожу.

Женщина стискивает зубы и хватается за подлокотник. Из ее плотно сжатых губ доносится приглушенный крик и тут же смолкает. Бархатные борозды дивана наполняются кровью. Глаза мужчины белеют от ярости. Рука поднимается, медленно-медленно, и застывает в воздухе.

Я кричу. Комната кружится у меня перед глазами, словно карусель. Солнце поднимается над кронами деревьев, в окне видна слабая полоска света.

Я скидываю одеяло в ноги и кладу руки на дрожащий живот. У меня внутри болотная трясина, в которой клокочет мутная жижа.

И снова рука поднимается и на мгновение замирает в воздухе перед тем, как опуститься для удара. Открываю глаза. Я лежу на спине и заставляю себя окончательно проснуться. Проснувшись, плачу в голос.

Вынимаю из шкафа сложенную газету.

Зверское убийство в Эспоо… 36-летний мужчина до смерти избил свою гражданскую жену собачьей цепью в ночь с понедельника на вторник… «Я хотел только немного ее вразумить», — заявил мужчина в оправдание.

На развороте изображены две фигуры: мужчина, стоящий перед диваном с поднятой рукой, и женщина, забившаяся в угол дивана.

«Я послал ее за бутылкой к соседям… а она не пошла… тогда я приказал ей раздеться и достать собачью цепь из шкафа… она вначале стояла на диване, а потом забилась в угол… я велел ей кусать подушку, чтобы крик не был слышен в подъезде… потом отправил ее в душ смыть кровь и сам пошел вслед за ней… мы, как водится, занялись любовью… я не заметил ничего необычного, разве что губы у Лэйлы были холодные, когда я ее целовал… а утром я нашел ее мертвой у двери в ванную».

Комкаю газету и выбрасываю ее в мусорную корзину. На первом этаже бьют часы. Я забираюсь в кровать и прижимаю ладони к груди. Меня мутит.

Я вижу женщину за несколько секунд до того, как все началось.

Она знает, что должно произойти. Сердце стучит под тонкой тканью одежды. Мужчина вышагивает вдоль стены, не сводя с нее глаз. На столе недопитая бутылка вина. Тишина сгущается, каменеет, заполняет всю комнату.

Мужчина приказывает ей встать и идти к шкафу. Она сразу же подчиняется и идет, опустив голову, с дрожащей улыбкой на губах. Она возвращается и протягивает цепь, потом медленно раздевается, словно это некий священный ритуал.

17

Включаю погромче радиоприемник на стене в раздевалке. Идет передача про семейные отношения.

— Ристо, позвольте спросить, на каком этапе психотерапии вы пришли к выводу, что ваш брак больше не спасти? — вопрошает женский голос из рекламы памперсов.

— Ну, в общем, я это понял, когда психотерапевт спросила у Марьи-Лиисы, в смысле, у моей бывшей жены, что она обо мне думает — ну, как о человеке. Марья-Лииса сказала, что ее раздражает, когда я прихожу с работы и сразу сажусь пить кофе и крошу булку на стол. Тут-то я и понял, что ничего у нас больше не получится…

В раздевалку вбежала Марита. Она швырнула фартук в угол и распустила волосы.

— Слушай, не можешь меня завтра подменить?

— Да вроде могу.

— Всего на пару часов.

— Что-то случилось?

— Свидание, ничего серьезного.

Она достала из сумочки тушь для ресниц и быстрыми отрывистыми движениями стала подкрашивать глаза. Я смотрела на улицу. По кладбищу неровной цепочкой шли малыши из детского садика. Вышагивающая впереди тетка повернулась и манерно захлопала в ладоши.

— Случайно, не с итальянцем? — спросила я.

— С чего ты взяла?

— Это вроде сейчас модно…

— Не знаю, не знаю.

Докрасив глаза, она растянулась на скамейке.

— Я на иностранцев даже не смотрю. Им элементарные вещи объяснять замучишься. Я, конечно, не расистка, но в постели предпочитаю говорить по-фински. Вон, моя сестра вышла замуж за болгарина, так он до сих пор понять не может, что наш отец в жизни не согласится отдать ему вторую дачу только для того, чтобы он ее продал и вложил все деньги в какой-то там киоск. Заладил одно: «У нас в Болгарии в семье и в роду все общее». Хорошее правило, если учесть, что у них ни у кого ничего нет.

Я засмеялась.

Марита достала из сумки сережки со слониками и стала вставлять их в уши. Ее присутствие действовало на меня успокаивающе, ощущение было такое, словно меня тихонько укутывали в мое любимое детское одеяло с гномами.