Аквариум - [7]

— Вы хотели бы вернуться в какой-нибудь день из вашего прошлого?

— Знаете, я хотел бы иметь всю нашу жизнь записанной на пленку. Чтобы можно было просто выбрать кассету и оказаться в любом дне любого года. Вспомнить, о чем говорили за завтраком, чего сильней всего хотелось, был ли дождь, была ли боль. Только одну кассету я бы никогда не стал пересматривать. Закопал бы в землю, посадил сверху дерево и забыл навсегда. Жаль, что это невозможно.

Часть 2

4. Тина

— Как по-вашему, может ли что-то быть одновременно трагическим и прекрасным?

— Да. Поездка в один конец.

Какие бы истории ни происходили с Кармен и Карузо, она была уверена, что супруги останутся вместе навсегда. Они должны были прожить долгую и счастливую жизнь — хотя бы года три — и умереть в один день. Любой другой финал казался Тине слишком жестоким.

Родители разбились пятнадцатого апреля девяносто первого. Вместе с ними погибли еще тридцать человек, сидевшие в рейсовом автобусе, не доехав всего пяти километров до города. Пассажиры поезда, который смял на переезде автобус, будто консервную банку, остались невредимы. Водитель автобуса, совсем еще парень, тоже выжил. Тео, которому через два месяца исполнялось девятнадцать, стал опекуном брата и сестры до их совершеннолетия.

В некрологе про родителей написали, что их смерть будет для всех большой потерей. Они работали на одном и том же предприятии — мама экономистом, папа инженером. Оба вышли из низов и имели артистические наклонности, развиться которым было не суждено. Поэтому мама по вечерам писала в стол романы, а папа мастерил для аквариума диковинные гроты и затонувшие корабли.

Тина всегда считала, что родители завели троих детей только потому, что хотели побыть одни: Тео мог заставить любого полезть на стену, и ему срочно нужна была компания, пока все не озверели. А еще Тина верила в то, что на свете есть вещи, которые нельзя вынести. Видимо, поэтому кто-то на самом верху сжалился над ней и вырезал монтажным ножом два года ее жизни — всё, что было между гибелью родителей и окончанием школы.

Последнее, что она помнила, — они лежат в родительской кровати, едва касаясь головами. Они уже делали так в детстве. Когда Мик плакал по ночам от боли в ноге, Тео свешивался к нему с верхней полки и начинал вполголоса рассказывать истории — такие страшные, что брат быстро умолкал. Тине было плохо слышно, и она забиралась по лесенке к Тео, прижималась к его боку и замирала от ужаса и восторга.

В день похорон было тепло и душно, а к вечеру стала собираться гроза. Мик свернулся на краю постели, прижав колени к груди. Тео лежал на спине и смотрел в потолок. Подвески на люстре задрожали от мощного, как взрыв, громового раската, и Тина, вздрогнув, уткнулась брату в плечо. Нащупала его руку, и он, до того момента недвижимый, словно очнулся. Они сплелись пальцами и сжали друг друга до боли.

Дальнейшее тонуло во мраке.

Впоследствии ей удалось найти кое-что из вырезанных фрагментов, вытцветших от времени. Она видела отъезд Мика, поступившего в столице на режиссерский. Двери автобуса захлопнулись, и Тина подумала, что они больше никогда не встретятся. Она видела себя в их пустой квартире; на полу стояли раскрытые чемоданы, с которыми родители ездили в отпуск, и она складывала в них обломки безоблачного детства: кассеты с музыкальными коллажами, тетрадки с рассказами и свои рисунки. Ничего не перечитывая и не пересматривая, Тина закрыла чемоданы и убрала подальше на антресоли, чтобы не нашли новые жильцы. Квартиру сдавали — кто-то из родительских приятелей, добрая душа, взялся помогать ей с делами. Деньги обещали переводить на счет Тео, который к тому времени прочно обосновался в столице — если слова «прочно» и «обосноваться» вообще были к нему применимы.

Спустя месяц после катастрофы им пришло письмо от общей знакомой, которая училась по одной специальности с Тео. В письме сообщалось, что он «пошел вразнос» и что из консерватории его, скорее всего, исключат. На каникулах он приехал домой изможденным и молчаливым, но потом с такой скоростью отъелся и разговорился, что все поняли: он не пропадет — и им не даст пропасть.

Летним вечером братья встретили Тину на столичном вокзале. Всё ее имущество влезло в рюкзак, и они не могли галантно подхватить ее дорожные сумки. Вместо этого они подхватили ее под руки с двух сторон и повели в кабак отмечать воссоединение.

Мик за два года раздался вверх и вширь, отчего стал казаться взрослее их всех. Тео же оставался сушеным, как селедка, и вечно юным — таким же, каким был на фоне старших ребят, с которыми якшался в школе. Разве что носил он теперь не рубашки кислотных расцветок, а тонкие водолазки и бархатные пиджаки, которые, вместе с длинными волосами, придавали ему элегантный и в то же время богемный вид. К тому моменту он уже перевелся на отделение старинной музыки и играл на клавесине в студенческом барочном ансамбле. Тину очень удивил такой пируэт, и Тео, перекрикивая гул модного полуподвального бара, принялся доказывать ей, что барокко — это круто.

— Ну представь: было Возрождение — всё такое из себя благородное и плавное, как мадригал. Красота, гуманизм, вот это всё. А потом пришли мастера барокко и порушили гармонию нафиг. Стали смешивать высокое и низкое, смешное и ужасное. Придумали музыкальный театр, начали писать фигурные стихи и вообще колбаситься так, как никому прежде и не снилось.