Акушер-ха! - [2]

К Шурику.

Студентом медицинского института он, слава богу, не был, что вселяло надежду на присутствие здравого смысла, объективного взгляда и если не разумного, то как минимум последовательного подхода к вопросу.

Сан Саныч ничтоже сумняшеся прихватил бутылку высококачественного «Абсолюта» из папиного «культ-фондовского» НЗ, турецкого печенья из маминой тумбочки, и мы отправились на монастырские плиты — решать вопрос из вопросов. Это ведь только у матросов нет вопросов. А в голове студентки пятого курса медицинского института торчал ржавый гвоздь выбора будущей «специализации». Так что даже спиритический сеанс с духом Чернышевского не помог бы разобраться — как же оно всё так вышло.

Однако есть более простые, проверенные народом средства.

Оприходовав по первой сотке из пластиковых стаканчиков, мы перешли к основной цели нашего зимнего саммита у самой синевы Чёрного моря.

— Шура, — сказала я, захрустев печеньем, — «у меня растут года, будет и семнадцать. Где работать мне тогда, чем заниматься?»

— Э-э-э-э… «Нужные работники — столяры и плотники», а?

— Да рада бы, я глубокомысленно затянулась протянутой мне сигаретой, — только поезд с плотниками ушёл в сторону лесоповала ещё вчера! Но я на него опоздала! И я всё ещё жива!

Шура неожиданно лихо вскочил на парапет и продекламировал:

Инженеру хорошо,

а доктору — лучше,

я б детей лечить пошёл,

пусть меня научат.

Я приеду к Пете,

я приеду к Поле.

— Здравствуйте, дети!

Кто у вас болен?[2]

— Вот зачем вы, Шура, стебаетесь об чужое горе?! Завтра у нас предварительное распределение по специальностям, а я за пять лет так и не определилась, доктором чего я предварительно хочу быть… И чегой-то я вообще хочу быть доктором, а?! — И, тяжело вздохнув, заглянула в опорожненную ёмкость.

— Да бросьте вы глумиться над собою, Татьяна Юрьевна. Давайте-ка уедем отсюда на фиг куда-нибудь далеко-далеко! — жарко прошептал Шура, не замедлив налить ещё по сто. — «Ах вы, витры. Лихие витры…»

От «радостной сорокаградусной» защекотало в носу.

— Куда ехать? Жизнь прожита, — ответила я, вытирая рукавом нос, со всей горючей мудростью своих двадцати. — Давай будем думать… Вот смотри — другим-то везёт — им, кроме терапии, ничего не светит.

Шура тяжело вздохнул, отхлебнув прямо из бутылки, и осторожно предположил:

— А может, невропатологом?..

— Да ты что!!! Я анатомию нервной системы не помню, и, вообще, не нравятся мне все эти позы Ромберга и миопатии Дюшена.

Зато у них молоточек есть.

— А у ЛОРиков — шахтёрские рефлекторы.

— А у хирургов — скальпель!

— А у анестезиологов — клинок и электрическая «оживлялка»!

— А травматологи голыми руками могут гвозди в стену заколачивать!

— А у рентгенологов — свинцовый фартук!

— А у патанатомов — бензопила! — наш хохот разносился над морем.

— Хорош! — рявкнула я. — Давай серьёзно!

— Давай.

Шура налил, и мы ещё выпили. Очень серьёзно.

Потом ещё серьезнее.

И ещё — пока шли от монастыря до Аркадии.

И далее — от Аркадии до Ланжерона.

Допив последки в парке Шевченко, снова затарились в ближайшем ночном магазинчике. Серьёзность подступала к краям, и мы отправились ко мне, отягощенные намерением обговорить наконец «вопрос вопросов» за партейкой в клабр.

Превратив за какой-то час «ещё» в «уже» и выведя попутно формулу конструкции фундамента мироздания, МЫ поняли, что «враг не дремал», — наступило утро. Пора заливать в себя кофе и отправляться на голгофу. То есть на кафедру физиотерапии, где и будут рассматриваться наши персональные дела через призму face-контроля с целью вычленить достойнейших среди блатных. Всех прочих ждала немедленная мобилизация во всякие околотерапевтические войска.

Пока мы шли по Приморскому бульвару, настроение моё, надо признать, становилось всё хуже. Надо же такому случиться: у меня карт-бланш на выбор будущей специализации, а в голове ни одной дельной мысли. Кроме той, что я опять займу чьё-то место. Того, кто рождён быть психиатром. Или окулистом. Или урологом, на худой конец, простите за невольный каламбур. Причём этот таинственный «кто-то», возможно, тот самый Ваня Иванов или Петя Петров, рядом с которыми я сижу на лекциях и курю на переменках.

Глянув на мою хмурую физиономию, Шура жестом фокусника извлёк из внутреннего кармана куртки мерзавчик и, заговорщически подмигнув, серьёзно изрёк: «Для храбрости!»

Мы взобрались на колоннаду. Я щедро отхлебнула и, закурив, решилась:

— Шура! Я туда не пойду!

— Щаз! — угрожающе прошипел Шурик и, отобрав у меня эликсир храбрости, поволок за капюшон навстречу неизбежности.

В коридорах спорткомплекса роились мои однокурсники. Поток был хмур и похмельно трезв. Кто-то нервно растаптывал обувку в коридорах. Кто-то менял цвет лица, как хамелеон, от бесконечной курительной эстафеты.

На выходивших из врат аудитории набрасывались, как на вернувшихся из царства Аида. Моя нахальная физиономия на фоне этого триумвирата Серьёзности, Настороженности и Готовности выглядела нелепо и оскорбительно.

— Ну что?! — набросились однокурсники на Васю Перцена.

— Неврология, — еле слышным шёпотом изрёк интервьюируемый, кстати сказать — сын заведующего кафедрой нервных болезней, и побагровел до самых кончиков рыжеватых волос.