Акушер-ХА! Байки - [32]

– Многоуважаемая публика! – встаёт и говорит густым баритоном Караим. – Пейте и закусывайте, как раньше. А я с ребятами в приёмное спущусь – тряхну стариной. Вдохну этот запах – не всё же по академическим джунглям прятаться. Пора вспомнить, каково оно там, на воле, в пампасах.

Олег, смотрю, от этого аж протрезвел похлеще, чем под душем Шарко.

– Что вы, что вы! – говорит. – Караим Антинохьевич! Вы – и вдруг в нашем неуютном, открытом всем ветрам приёме. Да там, может, поножовщина какая. Или в борщ кто кому насрал – мало ли! Вы! Такая величина! И вдруг!..

Бесполезно! Светило уже взошло над толпой смердов. Поэтому, бросив на Олега гневный взгляд, Караим изрёк:

– И Татьяну с собой возьмём! – А как же! С кем ещё о мастерах цвета беседу добеседовать?! – Пусть её будет. Может, чему дельному научится, чтобы если что – не опозорила белый халат, как ты, отрок неразумный, с родами. – История-то, надо сказать, по всей больнице давным-давно разнеслась. – Я, – продолжает академик, – когда-то, ещё при Сталине, какому-то аппаратовскому доберману камни из почек удалял. Под страхом, которого тебе, щенок, не понять! Так что – айда, дети мои, в приём – уши всем подряд купировать!

Смотрю – тут так просто не слиняешь: Караима понесло. Ладно, думаю, авось он одумается по дороге или же мне из роддома позвонят.

Едем в лифте. Олег надувает щёки. Я делаю заинтересованное лицо. Хотя мне, если честно, что «Поля маков в Аржантёе», что «Поля маков в ложбине у Живерни», что «Лондонский парламент», всё на одно Моне. Знаний моих об импрессионистах, разумеется, хватит на то, чтобы паренька в погонах уделать, но Караим… Тут только внимать!

Прибыли. А докторица приёмного уже аккурат как с картины того же Пабло сошла – «Женщина в кресле», видали? И хохочет!

– Олег, – шепчу, – чего это с ней?! Ну выпила. Ну с кем не бывает?! Чего же хохотать-то так в лицо?! Видит же – Караим тут. Не верит? Думает, delirium tremens за ней пришёл?

– Я, – отвечает мне этот гадёныш, дружок мой разлюбезный, – вообще плохо вижу, потому что очки забыл в ординаторской! Я вижу только набросок «Авиньонских девиц»! – И всхлипнул.

А Караим Антинохьевич ручку дежурной приёма поцеловал, улыбнулся и говорит зычным голосом:

– Ну, что нас так развеселило, душа моя?! Показывай этих проказников! Что у нас? Ножевое? Колика? Задержка? Ещё какая ургентность развесёлая?! – и прям ножкой, как застоявшийся жеребец, бьёт и ушами прядёт – воздухом приёма надышался, что ли, старый чемодан!

У меня настроение уже ни к чёрту. Примерно как у «Любительницы абсента».

«Как же, – соображаю, – отсюда благовидно смыться?» Наивная. Я ещё и не предполагала, ЧТО меня ждёт «На железной дороге».

Да. В этом месте вы должны простить мне резкий переход к русским художникам-передвижникам. Потому что в смотровой приёма нас ждали два персонажа, сошедшие аккурат с данной «железнодорожной» картины Василия Григорьевича Перова. Ну приодеты, может быть, и получше. В смысле – посовременнее, а типажи – те же! Хотел Караимушка в народ? Получай народ прямо от боженьки с ладошки!

И молвил один из народа: «Б…я… Не, ну надо же!.. Нах… Доктор! Еппона мама!» Зело принямши, руками машет, рассказывать порывается. Но чувствуется, что человеку от всей души весело – на смех срывается. До истерики местами!

Другой сидит без штанов – стесняется. Левой рукой причинное место, в тряпицы обмотанное, зажал. А правой по воздуху водит – то пальцем погрозит, то крякнет и отмахнётся от кого-то невидимого. Мол, вот такая вот херовина вышла. Штозатваюматьсамнепойму! А Караим-то наш не орёт, глазами не сверкает, а любезно так говорит:

– Пойди отблюйся, падла, и приходи!

Вы не подумайте. Это он Олегу. А мужику, тому, что с тряпицами, ласково так:

– Что случилось, милейший?

Тот молчит, ёжится. Пациентом себя чувствует.

Второй за него:

– Ну, дык… Мы ж, б…я… того. Ну, это! Ну, чтоб!.. А оно… Вот!

– Что вот? – голос Караима уже струится, как тончайший шёлк.

И вдруг тот, что с тряпицами, басом таким гнусавым:

– Доктор, а выпить можно? Вы чё не подумайте… Я того… В нерв весь ушёл. Аж запирает! А?.. – и смотрит.

Караим Антинохьевич ещё раз удивил меня в тот вечер под Рождество. Как говорят, жил дольше, видел больше. Медсестре смотровой говорит так спокойно:

– Принеси-ка, душенька, три стакана. Нет. Два. Тебе, я так понимаю, – и смотрит на этого «констриктора», – грозит оперативное вмешательство.

– Чего? – спрашивает мужичок, съёживаясь.

– Операция. И срочная, – объясняет Караим. – Хотя, если это то, что я предполагаю, сойдёт и местная анестезия. – И вновь обращаясь к сестре: – Всё-таки три, голубушка, стакана тащи. И шустро!

Выпил Караим Антинохьевич с мужиками. И подельник – тот, что всё веселился, наконец-то обрёл дар более-менее связной речи и рассказал буквально следующее:

– Ну, выпили мы с кумом. С бабами, понятно, поругались. Им – то-сё, пятое-десятое – тока бы глотки драть. Праздник же святой! Понимать надо. Дуры – одно слово! В общем, потом ко мне пошли – в сарае там было у меня немного. Выпили ещё, посидели, он мне и говорит: «Знаешь, мол, когда и почему баба хвостом крутит?» «Отож, – говорю. – Оттого и крутит, что с хвостом. Все они бесоватые!» А он мне: «Дурак ты! Я, мол, не про то щас. Я про то, что до одного места ей те дрова давным-давно и чердак худой. А вот место то самое чешется… Вот я об чём!» И вдруг в рёв – прям как запойный. Наземь плюхнулся, орёт: «Не могу больше! Ой, не могу!» Я чуть прям не протрезвел с непоняток. И бросать боязно – не повесился бы. А то у нас в том годе, помню… Да и хер с ним! Тот вовсе шибанутый был. А кум-то мой – мужик. За ним отродясь дурости такой не водилось. В общем, он блажит, а я как обухом по голове. И тут, бац! Дошло до меня! «Ты что ж, – говорю, – курва, мать твою так перетак! Бабу, что ль, обходить не смог?» А тот пуще в рёв – думал, щас вся деревня сбежится. Насилу угомонил.