Актриса - [82]

Театральные похороны сами по себе – отличная штука. Все красиво одеты, и все выглядят убитыми. Сплошные рыдания, и никто не фальшивит. Актеры всю жизнь подсматривают, стараясь запомнить, как другие проявляют свою печаль, и воспроизводят ее со всей щедростью, потому что никто ведь не плачет в одиночку. Общие слезы взывают к справедливости и высвобождают целительную энергию толпы. Мою мать в последний путь проводили прекрасно. Не по шаблону, искренне. Явились все дублинские актеры, кое-кто даже специально прилетел на похороны из другого города. Они не боялись занимать в церкви передние скамьи и петь гимны.

«Ве-е-ера на-а-ших отцо-о-ов, ве-ра святая».

А как они читали из Писания! Как будто верили каждому слову! Из книги Екклесиаста, для каждой вещи есть время, из послания к Коринфянам, как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, из пятой главы Евангелия от Матфея, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом. Если, конечно, тебе это по силам, милочка.

Считается, что ирландцы умеют устраивать достойные похороны, но ничто не сравнится с тем, как здесь хоронят актеров. Пока гроб несли по проходу, вся церковь аплодировала стоя, что было неизбежно, но несколько неожиданно. Кидали розы и лилии. Я чувствовала, что должна вместо нее послать им всем воздушные поцелуи. «Выкладывайся по полной!» – как любила повторять она, Кэтрин О’Делл, которая, если верить отцу Десу (стоявшему в алтаре, как же иначе), внушала зрителям веру в Бога.

* * *

Несколько дней назад я нашла на кухонной стойке кассетный аудиоплеер. Здоровенная замызганная штуковина из темно-серого пластика с большими уродливыми кнопками. Признаюсь, наличие в доме этого старья совсем меня не обрадовало.

«Это еще откуда?» – удивилась я, а потом обнаружила рядом кассету. «Стихотворения в сумерках. Читает Кэтрин О’Делл». Кассета была из тех, что я нашла в коричневом чемоданчике, а плеер – твоим подарком. Очевидно, ты откопал его и купил у кого-то в сети; разинув свою аккуратную пасть, он ждал, когда ему дадут что-нибудь проиграть. Я вставила кассету в гнездо и защелкнула крышку, но не спешила нажать на кнопку. Что, если пленка сомнется и порвется, как иногда бывает с кассетами? Мне было страшно: что я сейчас услышу?

Материнский голос.

«Ты дома?»

Ответа не последовало.

Я пробежала взглядом содержание: Йейтс, Пирс, Джеймс Кларенс Манган. Ее фотография на бумажном вкладыше: томление и благородство. Высокая прическа, плащ с настоящей кельтской застежкой. Это не она. Это не могла быть она. Это просто чудо ее голоса, пойманное на блестящую коричневую ленту и ждущее освобождения.

Я нажала на кнопку «Извлечь», чтобы кассета не крутилась без меня, вышла на улицу и сунула ключ от входной двери под камень в саду. Закрыла маленькую калитку и зашагала по дороге в сторону морского променада.

Я ничего с собой не взяла, несмотря на то, что погода менялась. Именно так я люблю гулять: без телефона, без ключей, без сумки, без денег. Мне нравится ощупывать воздух в пустых карманах и ловить спиной дыхание ветра. Я бы и носки не надевала, но относительно таких вещей я твердо придерживаюсь правила: выходя на люди, будь полностью одетым. Не то чтобы я когда-нибудь забыла одеться. Но у меня есть опасная мечта: пойти по каменистом пляжу навстречу волнам, на ходу сбрасывая с себя одну одежку за другой. Поясняю: не с целью самоубийства, а чтобы искупаться. Так вот, если бы можно было превратить мечту в таблетку, именно такую я приняла бы перед смертью: рассасываешь, и рот наполняется вкусом моря.

Нам нравится жить в Брее. Это маленький городок неподалеку от Дублина, викторианский курорт, и в мертвый сезон не теряющий своего очарования. Здесь есть парк развлечений и эстрада; чайки высматривают, не уронит ли кто-нибудь мороженое. Морское побережье притягивает к себе тех, кто существует вне расписания: работает в необычные часы или совсем не работает. Когда мы шагаем вдоль моря, лицом к ветру, в нас рождается веселое отчаяние.

Я медленно повернула к холму Брей-Хед, стерегущему конец пляжа и большую часть дня горбом нависающему над собственной тенью. Брей – город утренний, обращенный к востоку. Я редко вижу вершину холма озаренной солнцем. Сегодняшний день не исключение: гора насупилась, валуны отливают коричневым бархатом, словно раздумывают: не зарасти ли мхом.

Море слева от меня. Вдоль променада на добрые полмили тянутся ровной линией хорошо знакомые ограждения. Но пейзаж все равно выглядит диковатым. К берегу вертикальными полосами дымки приближается дождь, и по воде уже пробегает рябь. Налетает шквальный ветер. Гребни волн рассыпаются брызгами, и вода под ними то желтовато-зеленая, то цвета темного камня на кольце моей матери. Точно, так и есть. Море поглотило свет и стало цвета черного изумруда. Это наблюдение обрушило на меня воспоминания о ее последних днях, когда она наконец стала собой, а у меня и мысли не мелькало, что я могу повернуться и выйти из комнаты.

Я поняла, что сжимаю перекладину ограждения. Глупость какая, в моем-то возрасте. Все это случилось так давно. К тому же цвет волн не подавал мне никакого знака. Разумеется, нет. «Там», в надвигающемся шторме, моей матери не было. Никакого утешения она мне не посылала.