Аконит 2018. Цикл 1, Оборот 3 - [51]
Особенно интересно то, что химерный мир Борна не происходит от древних богов или внеземных цивилизаций. Оба мира, находимые в романе, созданы людьми: один, состоящий из чисто земных ужасов, проистекающих из худших человеческих поступков, и другой, созданный по недомыслию учёных, синтезировавших нечто несовместимое и губительное для них же самих. Это самое лучшее выражение поражения Будущим Настоящего: «…мучительная дислокация, произошедшая из попытки склеить два разных мира — тот, который был нормальным, и тот, который был гротескным, старое и новое — борьбы за то, чтобы земное и невероятное могли сосуществовать…» Кто-то может также увидеть здесь странное эхо максимы У. Гибсона относительно того, что будущее уже тут, просто оно ещё не распределено равномерно.
Однако, как и трилогия «Зона Икс», «Борн» не утверждает эти два мира как частный случай противостояния добра и зла, не говорит, что химерное изначально зло и должно быть уничтожено. Опасность, зло заключается в использовании власти/силы/энергии, не просто в злоупотреблении ими, а именно в использовании их вкупе со способностью и желанием применять эти средства как оружие. Как Рахиль говорит в романе, «всё, чего я хотела, это чтобы в Городе вообще не было никакой громадной мощи». В самом деле, роман намекает на возможность синтеза, при котором два мира могут сосуществовать без смертоносного эффекта. В этом отношении мы можем вернуться к метафоре химерности как болезни, что поражает или отравляет нашу реальность. Только малоприспособленные вирусы выказывают высокую летальность; такая летальность ущербна как для носителя, так и для самого вируса. В этом кроется причина того, почему высоколетальные эпидемии часто сжигают сами себя, не успев распространиться как следует. Сосуществование, редуцированная летальность, может способствовать процветанию как носителя, так и инфекционного агента, как нашего мира, так и химерного.
Написание эссе, — а эссе о химерических пейзажах, возможно, даже больше, чем обычно, — напоминает путешествие; вы начинаете с прокладывания маршрута и определения пункта назначения, но подлинная радость обретается в опыте, деталях, обнаруженных на этом пути. Здесь я обозрел произведения, воплощающие концепцию Мейчена о том, что Зло можно считать отравлением, инфекцией, проявляющей в изменениях в пейзаже; его история вековой давности «Белые люди», определяющая некоторые из выделенных нами особенностей, находит отражение в более поздних историях. Но, конечно, художественная литература не является статичной, и каждый автор привносит своё собственное видение и участие в это предприятие; это отражает культуры, в которых они живут, и в результате возникают постоянно меняющиеся среды, которые мы, как читатели, воспринимаем.
Размышляя над этими историями, в этом путешествии я обнаружил, что наиболее основательные изменения связаны с природой Зла, которую авторы облекают в пейзаж. Я назвал это эссе «От Мейчена до Вандермеера: химерический пейзаж как воплощение Зла», используя термин «воплощение» в самом широком смысле, в котором он просто ссылается на проявление концепции в чём-либо. Однако в своём первоначальном использовании, «воплощение» («аватар») подразумевает в индуизме бога, нисшедшего в материальный мир. Эта концепция близка к тому, как Мейчен и другие ранние практики химерного использовали пейзаж, связывая зло в нём с нехристианскими божествами. Мейчен недвусмысленно исследовал конфликт между ранним язычеством и современным христианством. Ходжсон и Мур также использовали сверхъестественных божеств, хотя они и включали элементы их собственных наработок, а не ограничивались богами официальных религий.
Значительный вклад Лавкрафта в химерный пейзаж состоял в перенесении концепции Зла от богов и в сферу научной фантастики. Инопланетные чудовища его мифов Ктулху — лишь малый шаг в этом направлении, они являются языческими богами во всем, кроме имени. В отличие от Пана в «Великом Боге Пане» Мейчена, создания Лавкрафта — химерные амальгамы частей животных, обладают сверхчеловеческими способностями, способны оплодотворять людей и даруют безумие тем, кто сумел постичь их природу. Более значительным с современной точки зрения является его рассказ «Цвет из иных миров», в котором пришелец из неведомых миров поистине чужд, и одно лишь его существование губительно для людей. Сияющий инопланетянин Лавкрафта, как и в более позднем рассказе Сент-Клэр «Дитя Пустоты», напоминает басню Эзопа, в которой лягушка плывёт по реке, переправляя скорпиона на спине; скорпион жалит лягушку, хотя это и означает гибель для обоих, просто так, «потому что такова его природа». Лягушки и скорпионы, люди и пришельцы: это естественные пары, но вторые могут погубить первых.
Прежде всего, научная фантастика подразумевает рационалистическую точку зрения на мир, в которой даже самые странные явления имеют объяснение. Изменчивость современного мира предполагает, что такая точка зрения чрезмерно оптимистична, что удовлетворительные ответы никогда не могут быть получены. Хотя «Хрустальный мир» Балларда может иметь в себе отголоски пейзажей Лавкрафта, причинно-следственная связь за процессом кристаллизации никогда не выясняется полностью. Аналогичным образом предлагаются научные объяснения того, как появилась Зона Икс Вандермеера, но они не выделяются таким же образом, как это можно было бы ожидать в традиционном романе НФ. Его же «Борн» также содержит элементы, которые противоречат нынешнему научному представлению, что является частью того, что придаёт пейзажу его неуловимую
