Аконит 2018. Цикл 1, Оборот 3 - [14]

Я до сих пор хорошо помню случай, когда впервые в сердце запела неистовая мечта, подарившая мне новую жизнь, отняв, однако, благословенный покой. Мне было десять — мы с родителями шли за покупками на рынок, и я тогда увидел только что открывшийся книжный магазин; он расположился в нескольких минутах ходьбы от моего дома. С детства я отличался кротким и уравновешенным нравом, но в тот момент глаза зажглись неистовым огнём любопытства. Я остановился как вкопанный — настолько неожиданно для своих родителей, что они поначалу ничего не заметили и продолжили неспешно брести по тротуару. Витрины книжного магазина звали меня чарующими голосами, которые могли принадлежать только существам из иных миров, созданных невинным детским воображением. Аккуратные книжные полки обещали поведать самые интересные истории на свете, нужно было лишь войти в книжный зал и протянуть руки к неисчислимому множеству ярких, больших и малых, загадочно притягательных книг. Родители, наконец, заметили, что меня нет, обернулись и с облегчением убедились в том, что я не потерялся. Увидев мою внезапную увлечённость, они решили зайти в магазин, чему я несказанно обрадовался.

С того дня мне открылся мой путь. Не давало покоя то, что я не знал, как сделаться хорошим писателем. С годами беспокойство выросло до невероятных размеров, превращаясь в необоримый неотвратимый страх. Я начал замечать за собой приступы самоуничижения, когда, написав в очередной раз не очень хороший рассказ, я рвал на куски рукопись и называл себя бездарностью. Ненависть к самому себе превратила меня в изгоя — я ни с кем не мог поладить. Никто не хотел водить дружбу с человеком, одержимым всепоглощающей идеей быть знаменитым автором повестей и романов. Родителей тоже перестала радовать моя фанатичная преданность писательскому ремеслу. Когда я был ребёнком, всё это казалось им лишь забавой юного мальчика, которая выглядела, по их мнению, очаровательно милой. Но теперь, когда я из мальчика превратился в молодого человека, и наступило время принятия важных жизненных решений, они боялись, что я проживу в нищете. Мать не верила, что писательством можно прилично заработать, а постоянные наставления отца всё более напоминали суровые требования. В конце концов, утратив взаимопонимание с родными, я уехал в другой город в надежде начать новую жизнь.

Одиночество усугубляло мои страдания, и я пристрастился к самым пагубным привычкам, которые свойственны человеку. Деньги не задерживались у меня надолго — я тратил их на выпивку, лёгкие наркотики и, не стану отрицать, продажных женщин. Сам не заметил, как встал на путь саморазрушения: он с каждым днём становился всё слаще. Вечерами, в каком-нибудь зловонном и низкопробном заведении, я с презренным самодовольством называл себя проклятым поэтом, прожигающим жизнь подобно Бодлеру и Верлену. А по утрам просыпался опустошённым, исполненным головной боли и невыносимого страдания. В такие моменты внутри не оставалось сил плакать, способность чувствовать была начисто выветрена моими деструктивными наклонностями.

Книжные магазины служили ещё одним разрушающим фактором в моей жизни, ведь в них каждый месяц появлялись книги тех, кто оказался успешнее меня. Во мне бесновалась чёрная зависть, когда я смотрел на новенькие яркие обложки, на самодовольные лица удачливых писателей, чьё творчество любили и почитали. Я хотел быть как они, хотел стать частью литературы нового времени и возобновлял попытки написать стоящее произведение, но не мог отказаться от разгульной и порочной жизни.

Но в тот день, когда моя ненависть к себе была особенно сильна, а мысль о самоубийстве — желанна как никогда прежде, появилась девушка, которая спасла меня от окончательного грехопадения. Её звали Настя. Наверное, небесные ангелы все-таки сжалились надо мной, раз послали существо, принявшее меня полностью таким, каким я был. Это внезапное счастье было подобно глотку свежего воздуха в мрачных глубинах величественной пустоты, где я пребывал долгие годы. Я не мог даже надеяться, что столь чистое создание полюбит мой выжженный дотла мир, где в самом его сердце неистовствовал демон противоречия — единственный путеводитель моего постылого существования. Я никогда не мог заговорить первым с девушкой, никогда не смел доверить своё жуткое «я» другому человеку из страха быть непонятым и осмеянным. Но Настя сама сделала шаг мне навстречу, протянула руку помощи тогда, когда я утопал в собственном саморазрушении.

Спустя короткое время благодаря поддержке любимой я обрёл подобие внутреннего равновесия, преисполнился новых душевных сил и решил продолжить борьбу за своё место под литературным солнцем. В это время мир, казалось, стремительно катился к хаосу — я задумывался об этом, бродя по улицам города, в котором мы с Настей поселились после нашей свадьбы. Мы отчаянно нуждались — у меня не было постоянной работы. Свободное время всегда появлялось от случая к случаю, и в такие мгновения я не переставал изучать жизнь улиц; каждый год они покрывались всё большей грязью и пороком. Меня часто посещало чувство омерзения из-за той обстановки, в которой нам с Настей приходилось жить. Я не переставал грезить о лучшей жизни, глядя на яркие неоновые огни вечернего города. Всякий раз я задумывался о том, какое произведение утолит жажду моих будущих читателей. Хотел ли я создать новое направление, совершить прорыв в массовой литературе — или же просто накропать посредственную вещицу, выполненную в модном и востребованном стиле? Не скрою, когда чувство зависти особенно сильно захлёстывало меня, я подумывал о том, чтобы написать простенький роман, подсмотрев хорошую идею у популярного писателя. Но, к счастью, я с успехом избавлялся от этих постыдных идей — массовая литература виделась мне скопищем мерзости и пошлости, а посему я отчётливо видел своей задачей выход за рамки и качественное изменение существующего положения дел. Увы, подобная литература стояла на прочном фундаменте — страсти человека ко всему низкому, грязному и жестокому. В то сумрачное время подобные потребности удовлетворялись в полном объёме массовой культурой. С экранов телевизоров нам улыбались фальшивые люди, обсуждавшие фальшивые жизни фальшивых персонажей. Книги всё более исполнялись описания нечеловеческой жестокости, с натуралистичными подробностями мерзких деяний обычного сброда, а читательская аудитория рукоплескала и требовала ещё. Я понимал, что всякий из нас, пребывая на дне, испытывал садистское удовлетворение, купаясь в чужой боли, пусть и вымышленной, переданной насколько жизненно, настолько же и отталкивающе. Казалось, самое прекрасное и чистое на этом свете навсегда обесценилось и погибло во всепоглощающей порочной обыденности.