Аконит 2018. Цикл 1, Оборот 2 - [41]

Капитан кивнул.

— Разве что зад ими подтереть. Некоторые созвездия я никогда не видел. Словно у меня украли небо.

— У нас.

— У «Эцитона».

Настенный фонарь делал их лица оранжевыми. Мюрт долго смотрел небольшой четырёхугольный иллюминатор, мысленно огибая взглядом борт, скользя под брусьями над безразличной водой, чтобы увидеть точку на горизонте, метнуться к ней, освободившись от клетки корабля… и достичь, узреть, как вырастает стебель маяка, каждую секунду концентрирующий и излучающий свет, взлететь на его вершину, призраком проникнуть за вращающиеся линзы. Кого бы он мог увидеть внутри башни? Смотрителя, приводящего в движение часовой механизм? Смеющегося графа, приглашающего за стол взмахом культи? Плоть от ила твоего.

Капитан отвернулся от иллюминатора.

— Вчера я подслушал разговор, — сказал офицер. — Матросы верят, что мы мертвы и плывём к последней бухте.

— Чушь.

Офицер повёл плечами.

— Они говорят, что четыре недели назад граф набил наши черепа икрой устриц. И теперь мы видим сны Придонной Королевы.

— У нас массовые послесмертные галлюцинации? — капитан издал придушенный смешок.

Крипджосс сделал глоток и криво улыбнулся.

— Кто его знает, что такое смерть? Матросы треплются о сорока днях, о непонимающих душах, которые бредут эти сорок дней к Большой Раковине.

— Или плывут.

На этот раз никто не засмеялся.

— Уж не барон ли разносит подобные мысли, — сказал Мюрт после паузы. — Как думаешь?

— Религия барона ограничена часословом, на котором он помешался после… той ночи. А в нём нет ничего страшнее христианского календаря и красочных миниатюр.

— Ты видел, что он сделал со своей головой?

— Ага. Баталёр лично сбривал то, что осталось после ножниц Лайфо-Дрю.

— Что думаешь о маяке, Крипджосс.

Офицер подумал.

— Он меня пугает. Знаете, как свет в окне пустой комнаты.

***

Ветер усиливался. Парусина стонала под ударами невидимых кулаков. «Взять рифы», — собрался крикнуть капитан, но матросы уже трудились на мачтах и палубе, уменьшая парусность.

— Грот и фок на гитов! — крикнул чёрный матрос, похожий на морского конька, и через несколько минут рангоут осиротел.

Мюрт сплюнул под ноги. Этому кораблю не нужен капитан. Он просто существует, меланхолично, как прилипшая к камню улитка, и делает вид, что движется вперёд — к цели, оставляя за собой кильватерную струю пенных испражнений.

Лица матросов не выражали никаких эмоций. Иногда казалось, что солнечный свет пронзает их насквозь. Барон Лайфо-Дрю сидел на корме: на коврике, по-пластунски, возведя руки в небо. Рядом сидел кок, видимо, постеснявшийся поднять руки. Барон и кок пели молитву.

«Заложить бы сейчас оверштаг, — подумал Мюрт, — приложить этих богомолов о борт».

Тихо подошёл Крипджосс. Или же стоял какое-то время рядом.

— Там, где я вырос, есть легенда о Большой Белой Рыбе, — сказал офицер. Он смотрел на огонёк вдали.

— Карабос? — когда-то капитан гордился тем, что знал личное дело каждого члена экипажа.

— Малый Криж. Большой рыбацкий посёлок, где знают о рыбе и море всё.

Мюрт улыбнулся.

— Похоже на рекламный слоган.

— Ага. Так и есть. Так вот, мои родители и другие жители верили, что после смерти душа рыбака выходит в море на призрачной лодке и плывёт на закат. Большая Белая Рыба выныривает, глотает душу вместе с лодкой и погружается на самое дно, глубоко-глубоко, куда никогда не доберётся свет. Умерший проводит в брюхе Рыбы несколько дней. Это время даётся ему, чтобы подумать о жизни, проститься и простить. А потом Большая Белая Рыба выныривает и открывает пасть — и это уже совсем другой мир. И совсем другой ты.

Муравей на парусах давно не казался грозным — скорее, насильственно украшенным бутафорскими челюстями.

— Холодает, — поёжился капитан.

— Предлагаю…

— Поддерживаю.

И они зашагали по трапу.

***

Во сне судно приблизилось к маяку на расстояние, достаточное, чтобы рассмотреть почерневшие постройки чуть поодаль, слева и справа от белой колонны навигационного ориентира. Крипджосс стоял на палубе и смотрел на мрачные горбы, возвышающиеся над скалистым берегом, пока не понял, что это. Он насчитал одиннадцать построек, когда ветер — или потрёпанный скитаниями рассудок — подсказал ему: блокшивы. Старые суда, уже непригодные для плавания. Их перевернули, обложили по краям камнями, превратили…

…во что? — спросил себя Крипджосс. Был ли это просто сон, и, если да, то почему он помнил всё до мельчайших деталей: смятение, страх, оттенки мыслей, обломки рей и боканцев, каждый пролом и пятно мха на досках навсегда потерявших море судов, ставших наземными остовами? Чем стали эти суда без мачт? Казармами? Кладбищем чужого прошлого? Тюрьмами для арестантов?

А потом он поднял подзорную трубу и увидел.

В одном из разбитых иллюминаторов блокшива, у кормы которого гнила одинокая гичка, появилось лицо, чтобы тут же исчезнуть, но Крипджос-су хватило и секунды.

Он проснулся, сдерживая крик, взмокший и потерянный между двумя мирами. А перед глазами стояло лицо мертвеца с вытянутыми вперёд, наподобие ключа, челюстями, длинной трубкой рта и глазами, посаженными на концах молотообразного черепа.

***

Облака и небо вблизи горизонта окрасились в красные и оранжевые тона.