Акция в Страсбурге - [26]
Шовель встал, лихорадочно оделся и вышел в коридор, застегивая на ходу пальто. Страх порождал в нем простейшие инстинкты: убежать, скрыться.
Прячась в тени домов, он миновал центр города <и оказался в незнакомом месте. Мост пересекал несколько параллельных каналов. Посреди темнели вытянутые островки со старыми домами. Слева к набережной спускалась лестница, ступени уходили в маслянистую воду. Шовель остановился, глядя на дрожащую луну.
Все решено. Он не будет участвовать в убийстве. Решено, подписано, точка. Затем? Чтобы быть логичным, следовало предупредить Левена о том, что замышляется против него и Груффе. Результат: охрана со стороны полиции или органов контрразведки. Он выдаст им Норкотта (плевать!), Зибеля, Баума (этого давно пора!), Ромоло (действует на нервы!); придется рассказать и о своей роли в Организации. А родители? Их ждет отчаяние. Да и опасность тоже. Штаб-оберст Хеннеке не из тех, кто оставляет подобные вещи безнаказанными…
Нет, это невозможно. Попросту невозможно. Но у него на руках козыри: уже потрачено столько сил и средств. Можно поторговаться. Припугнуть «страховкой». Он будет молчать, пусть только его оставят в покое.
Ясность решения даже удивила Шовеля. Впрочем, нет, подсознательно он давно уже взбунтовался. Готовое решение просто должно было вызреть.
Первая заповедь Клаузевица: тыл. По счастью, у него теперь было абсолютно надежное убежище, встреча с Микки поистине была даром провидения.
Шовель отделился от стенки набережной и дотронулся до дерева. Покой естества, покой природы. Твердым шагом он поднялся по лестнице. На мосту оглянулся на город: сквозь ночной туман проступал шпиль собора. Ориентир есть, отсюда до Микки минут пять ходьбы, не больше.
Он дошел до улицы Алебард, бегом взобрался до чердачного этажа. Здесь. После звонка очень долгое молчание и наконец голос, такой знакомый:
— Кто тут?
— Ален. Молчание.
— Это я, Ален. Открой!
Она приоткрыла дверь, загораживая вход.
— Не ждала? Пусти же меня.
Она осталась на месте. Ее лицо всеми силами пыталось сохранить независимое выражение.
— Ты что, не одна? — еще не, думая, спросил он. Но пуля уже вылетела, больно ужалив грудь. Холодное ясное отчаяние, как перед лицом смерти. Он смотрел на нее, словно пытаясь запомнить Навсегда. Белый стеганый халатик, который он уже знал, распущенные волосы.
— Значит, не судьба, — быстро прошептал он. — Прощай.
Потом, повернувшись, ринулся вниз, в холод. Неистовая сила несла его вперед. Он бежал, почти не останавливаясь, до улицы Мезанж. Дверь отворилась, едва он прикоснулся к ручке. В передней стоял всклокоченный Норкотт с пистолетом. Длинный глушитель уперся ему прямо в грудь.
— Что случилось, Ален?
Шовель почувствовал, как глупо выглядит вся сцена. Он попытался выжать из себя улыбку.
— Ничего. Все кончено.
Англичанин положил ему на плечо руку и повлек в столовую. Шовель рухнул в кресло. Немедленно возник Ромоло со стаканчиком виски. В глазах его поселилось беспокойство. Шовель залпом выпил, закашлялся.
— Нет, нет, ничего… Я с вами.
Восемь звонков.
— Мартин Груффе вышел на сцену, — сказал Норкотт, оторвавшись на секунду от чтения русской «Экономической газеты». Он сидел, удобно утонув в кресле, как клубный завсегдатай, обменивающийся репликами с соседями. Шовель искоса наблюдал за ним. Чтобы обмануть нетерпение, он взял со стола карту и проговаривал про себя инструкцию об отходе. Итак: Норкотт подает знак Зибелю выключить радио, проехав мимо него на машине. Резидент возвращается домой и прекращает все контакты. Норкотт включает свой передатчик и едет со скоростью 75 километров в час по шоссе № 83. Я следую за ним с той же скоростью в трех километрах. Если Норкотт замечает, что полиция перекрыла дорогу, он выключает радио. Я сворачиваю на ближайшем перекрестие. Бели все спокойно, я проезжаю Кольмар, Руфаш и высаживаю Ромоло с Баумом возле станции Сультцмат, после чего возвращаюсь в Страсбург. Норкотт следует туда же по другой дороге. Норкотт, Норкотт Норкотт… Каждый раз, произнося в уме это имя, он как будто дергал за обнаженный нерв.
Тишина становилась невыносимой, но говорить не хотелось. Слишком много было говорено ночью после его бесславного возвращения. Надо бы сменить тему.
— Не знаю, хорошо ли оставлять Ромоло одного на станции. Он не знает языка, первый раз на этой линии.
— Не бойтесь, Ромоло прекрасно разберется. Утром он будет у нашего лионского корреспондента, а вечером ляжет спать уже в Милане.
— На таможне могут увидеть его инструменты.
— Естественно, он впишет их в декларацию. У Ромоло профсоюзная карточка, разрешение на работу. Не беспокойтесь, он наделен острым нюхом.
Шовель развел руками: вы шеф, вам и карты в руки.
— Беспокоитесь?
— Я восхищаюсь вашей способностью заглядывать в будущее и пренебрегать фактором неожиданности.
— В познании, равно как и в действии, предвидеть будущее — значит его создавать. Это единственный способ. Все остальное — литература.
— Создавать! Микки провела меня, как последнего коммивояжера из провинции…
Вот. Он не смог удержаться. Казалось, он был готов рычать от ярости.
— Вы обманули сами себя, — Норкотт отложил газету. — Девушка оказалась с милым молодым человеком, холостяком, при деньгах, любовником, который просто умолял обмануть его.
