Академия магии - [14]

Фэрис взяла протянутую мадам Виллет работу. Она писала ее для урока латыни, рукопись была слегка загнута на уголках и пестрела пометками, сделанными синим карандашом.

— Когда я должна ее сдать?

Мадам Виллет слегка удивилась.

— Когда закончите.

Весь октябрь Фэрис была занята Вергилием. К этому времени большинство учениц первого курса уже обжились в Гринло, не подозревая о занятиях с наставницами, которые старшие студентки посещали в добавление к лекциям. Сдав работу о «Георгиках», Фэрис начала открывать для себя, что жизнь в Гринло не ограничивается учебой, сном и едой. И еще она узнала, что быть подругой Джейн Брейлсфорд означает не только лакомиться имбирным пирогом и пить крепчайший чай.

Знакомства сероглазой студентки были обширными, у нее появлялись подруги на каждом курсе. Среди них была Гунхильда, только что поступившая в колледж и скучающая по деревне на Рафтзунде, которую покинула впервые в жизни. Была хладнокровная Ева-Мария, которая, скорее всего, должна была сдать выпускные экзамены с рекордно высокими отметками, и, еще более вероятно, остаться потом на долгие годы преподавателем в Гринло. И были второкурсницы Шарлотта и Натали, которые проводили почти столько же времени в кабинете номер пять, сколько и Джейн. Шарлотту Фэрис узнала. Это была та девушка, которая однажды забыла, как едят артишоки.

Фэрис узнала, что стать подругой Джейн — это значит быть приглашенной в берлогу под названием кабинет номер пять, чтобы подвергать критике трехтомные любовные и приключенческие романы так серьезно, словно это были научные тексты на латыни. Общаться с Джейн и ее подругами означало делить с ними содержимое посылок, полученных от родственников, и спорить насчет того, как лучше жарить каштаны и печь яблоки в камине. К удивлению Фэрис, ей все это нравилось. Еще больше она изумилась, поняв, что нравится подругам Джейн.

Она была слишком занята, чтобы скучать по дому, и обнаружила, что развлечения и учеба хорошо сочетаются. Ничто так не радует, как забавы, которые манят тебя, когда надо выполнять срочное задание.

Если бы она принималась выполнять задания, как только получала их, и справлялась с этим быстро, то могла бы свободно, с чистой совестью наслаждаться жареными каштанами, слезливыми романами и хоровым пением. Но тогда исчезло бы главное очарование простых развлечений, утративших налет запретности.

Таким образом, без учебы развлечения в Гринло не были бы столь желанны, хотя Фэрис обнаружила, что обратное тоже верно.

Гринло, суровый и чопорный, был наполнен музыкой. Запасы ее создавались многие годы, благодаря студенткам с разных концов света, и в школьном календаре имелась музыка на каждый день. Там были греческие гимны, итальянские серенады, мадригалы, многоголосные песни и плясовые. Звучала иногда музыка из внешнего мира, привезенная студентками, вернувшимися с каникул с заводным граммофоном или пачкой нот. Но большая часть музыки попадала в Гринло через голоса таких студенток, как Джейн и ее подруги, и была такой же разной, как сами девушки.

В программу колледжа входило изучение мелодики и гармонии. Фэрис находила иногда мелодии, подходившие к ограниченному диапазону ее голоса, а в остальное время пела сопрано, что позволяло ей не наносить музыке большого ущерба.

— Не музыка сфер, — заметила Джейн после праздника, проведенного ими за пением обычных греческих гимнов и норвежских застольных песен, которым научила их всех Гунхильда, — но, может быть, можно назвать это музыкой полусфер.

Даже после того, как Вергилий перестал преследовать ее каждую секунду во время бодрствования, Фэрис засиживалась допоздна за латинскими текстами. Однажды вечером в читальном зале библиотеки ее глубокие размышления об устройстве мира нарушили звуки голосов.

Веселые голоса, доносившиеся из садика у стен библиотеки, выкликали ее имя до тех пор, пока она не открыла ближайшее окно и не распахнула его настежь. Холодный воздух ноябрьской ночи листал страницы открытых книг, и все студентки в читальном зале с упреком смотрели на нее.

Фэрис не обратила внимания на студеный ветер и холодные взгляды и высунулась в темноту. Падающий из окна свет от библиотечных ламп под зелеными абажурами озарил четыре поднятых вверх лица, казавшихся почти бледными масками во мраке. Это были Джейн, Ева-Мария, Натали и Шарлотта.

Она узнала их не только по голосам, не только по росту и позам, не только по их академическим мантиям с рукавами, похожими на крылья летучей мыши. Подруг выдавала буйная веселость, жизнерадостная уверенность в том, что оторвать Фэрис от книг как раз в этот момент — самое лучше и удачное их предприятие.

Из геометрически правильного сада внизу доносились четыре колеблющихся голоса:

— Луна — моя бессменная хозяйка,

По сущности же я — премудрый филин,

Мне ворон полночи и диких уток крылья

Мелодию печали сотворили.

— «Не бойся: этот остров полон шумов»![2] — крикнула Фэрис, стараясь не рассмеяться.

За ее спиной в читальном зале девушки откашливались, шуршали бумагой, захлопывали раскрытые на столах книги. Сердитый голос пробурчал:

— Тут некоторые пытаются заниматься!