Академия 'Биссектриса' - [6]

Галактионыч будет стоять рядом, слушать. Между прочим, слушать он умеет так, что рассказывать ему можно о чем угодно. Потом мы солидно, на равных, переговорим с ним о технической стороне моей работы и немного помечтаем о том времени, когда каждый из жителей земного шара будет носить такую Установку в кармане. Ведь у каждого, наверное, бывают моменты, когда захочется повернуть ручку по часовой стрелке.

Но это будет потом. А пока надо тысячу раз все проверить. Найти способ увеличить напряженность Поля Радости, добиться полной надежности работы; и только тогда, когда сомнений уже не останется, я встану со своего рабочего места в нашей Академии Наук (можно встать так, чтобы в поле зрения попал невзначай и наш стенной "Архимед" с Андрюшиной деловой улыбкой) и негромко этак сказать:

- Михаил Галактионыч! Можно вас на минутку?

И обязательно посмотреть в этот момент в сторону Леночки Голубковой.

5

Галактионыч занес ручку над классным журналом, и наш шестой "А" замер. Зашуршали учебники: каждый в последний момент старался извлечь из учебников максимум возможной информации, чтобы тут же, если вызовут, ее и выложить. Урок физики начался.

Перо ручки Галактионыча заскользило по журналу сверху вниз. Пятнадцать фамилий; наконец Галактионыч поставил против одной из них точку, поднял от журнала голову и объявил:

- Голубкова...

И Леночка встала и послушно пошла к доске - отвечать второй закон Кузьмина-Исаченкова.

Из школьных предметов Леночка больше всего не любила физику - особенно последние разделы учебника, посвященные физическим теориям, обоснованным в самое последнее время. А их-то мы как раз и проходили. Даже математика давалась Леночке гораздо легче. Даже химия, не говоря уж об истории, которую Леночка Голубкова, как было известно всем, избрала делом своей дальнейшей жизни. На физике Леночка переставала быть сама собой. О некоторых ее ответах по последним разделам учебника в школе ходили легенды. Многое в них было, конечно, преувеличено, но многое кристально правдоподобно. Леночку и так было нетрудно смутить, а в кабинете физики она смущалась в десять раз сильнее, чем обычно. И она путалась и сбивалась даже тогда, если, случалось, знала урок отлично. Уж такой она была человек!

И в этот раз Галактионыч улыбался ей, что было сил, радостно кивал головой, если ей удавалось сказать что-то верно, и совсем не хмурился, когда она говорила не то.

Кажется, Галактионыч даже вздохнул, когда выводил ей в журнале двойку. Леночка еще убито шла по проходу между столами, возвращаясь к своему месту, когда перо Галактионыча снова взлетело к верхней графе нашего журнала и стало опускаться вниз, выбирая новое место для точки.

Леночка была расстроена. До самого конца урока она сидела неподвижно, внимательно смотрела на Андрюшу Григорьева, обстоятельно и неторопливо, со знанием дела объясняющего то, чего не смогла рассказать она, а пальцы Леночки взволнованно перебирали страницы учебника лист за листом. И временами, если в классе становилось очень тихо, был слышен только шелест ее учебника.

И на перемене, когда Галактионыч как-то по-особому взглянув на Леночку (Леночка сидела тихо-тихо), ушел из класса, я не выдержал. Была среда, в пять вечера у нас должны была состояться очередная "Академия "Биссектриса", на которой я собирался доводить свою схему до совершенства. По этому случаю Установка была у меня с собой, лежала на дне портфеля. Я подошел к Леночке, остановился возле ее стола и... покраснел.

Ничего другого и не оставалось, если рядом была Леночка, и ее огромные синие глаза смотрели на тебя в упор. Я стоял так довольно долго, чувствуя себя последним на свете болваном и ругая себя последними словами - не знал, с чего начать. Но когда Леночка покраснела тоже, я рывком открыл портфель и выложил на стол Установку.

"Только бы не было сейчас перебоев! - лихорадочно думал я про себя. Только бы их не было!"

Но Установка включилась безупречно. И когда я повернул ручку сразу до самого конца, Леночка захлопнула учебник физики, все еще лежащий перед ней, бросила последний взгляд на Андрюшины построения и формулы, так и оставшиеся на доске после того, как он получил причитающуюся ему за второй закон Кузьмина-Исаченкова пятерку, и поднялась со своего места.

Видимо, она сама сначала удивилась тому, что с ней происходит. Но губы ее уже раздвигались в улыбке, глаза озорно заблестели; наконец она звонко рассмеялась, но посмотрела все-таки на Установку Радости с заметным недоумением. И я тоже улыбался вовсю; стояли мы с ней совсем рядом, напряженности Поля Радости с избытком хватало на двоих.

Огорчение Леночки сняло, как рукой. Ей было весело и хорошо, о только что полученной двойке она уже не думала. А мне было хорошо вдвойне во-первых, потому что работала Установка, и еще от того, что хорошо было Леночке Голубковой.

Мне было так радостно и легко, что я вдруг ни с того, ни с сего стал рассказывать об Установке, даже не дожидаясь неизбежных вопросов. Я снял с Установки кожух и показал ей все эти соединения и контакты. Весело и беззаботно я пожаловался Леночке на то, что никак не могу увеличить радиус действия Установки. Со спокойным сердцем я признался в том, что иногда Установка начинает работать с перебоями, и тут я пока еще ничего не могу поделать. Леночка, весело и радостно улыбаясь, задала мне несколько вопросов. Я ответил на них с прежней радостью и легкостью. А потом Леночка вдруг обернулась и поделилась своей радостью и с остальными - крикнула на весь класс: