Академик Ландау. Как мы жили - [17]

— Вот какими были ваши революционеры! Какой из меня коммунист? Я просто никчёмный трусливый заяц!

— Дау, кто ваш любимый поэт?

— Лермонтов. Я очень люблю стихи. У нас на курсе в университете была своя поэтесса. Она вышла замуж за иностранца, уехала за границу и погубила свой талант.

— Почему погубила?

— Настоящий поэт может писать стихи только на своём родном языке, находясь на своей родине.

— А её стихи помните?

— Да, конечно. Вот, к примеру, когда наш профессор Иоффе женился на сокурснице своей дочери: Иногда испанский замок Вдруг спускается с небес. В Иоффе вновь вселился амок Или проще — русский бес. Натянувши нос Агнессе и послав развод жене, В комфортабельном экспрессе С Асей двинулись в турне. Как приятно лет на склоне, с капиталом и в чинах, Развлекаться в Барселоне, забывать о сединах.

Или вот, когда мы студентами совершали турне по побережью Чёрного моря: На пляже пламенной Тавриды, Лишившись средств, ума и сил, Раздетый Боб у голой Иды Руки и сердца попросил. К чему условности салона? Закатом вспыхнула вода. И, надевая панталоны, Она ему шепнула: «Да».

Глава 11

Начав работать над дипломом, я шоколадный цех не оставила, полюбив и цех и людей. Меня на фабрике тоже оценили. С утра до двух часов дня работала над дипломом. С четырех часов дня до двенадцати ночи на второй смене или с двенадцати до восьми на третьей смене. И ещё встречалась с Дау. Он всегда меня провожал на ночную смену, а со второй смены всегда встречал. Гуляя через весь Харьков, мы много говорили, больше говорил он. С восторгом слушая его, я начинала понимать убогость своего университетского образования. Историю партии я преподавала в кружках и даже считалась неплохим лектором. А Дау, рассуждая о любом политическом вопросе, цитировал Маркса, Энгельса, Ленина.

— Корочка, Маркс по этому поводу сказал… (Шли длинные цитаты). Ведь это прекрасно! Он знал историю всего мира и каждого народа в отдельности. Он знал все, даже какие-то персидские иероглифы.

О коммунарах Французской революции Дау говорил с таким восторгом, будто был им сам.

— Дау, вы должны обязательно вступить в партию. Такие люди, как вы, ей очень нужны.

— Кора, марксизм заинтересовал меня рано. В 11 лет я изучил «Капитал» и, конечно, стал марксистом, а вот в партию меня не примут. Вернувшись из-за границы, я стал работать в Физтехе. Этот институт в Харькове меня привлёк потому, что здесь работает выдающийся экспериментатор Лев Шубников. Теоретики должны работать с экспериментаторами. Я очень много работаю, увлечённо, забываю пообедать. Забываю и про собрания в институте. Вот последнее мне не прощают! Поэтому меня в партию не примут. Но на вчерашнее собрание не опоздал, к сожалению, и помешал всем проголосовать единогласно при обсуждении нового закона о запрещении абортов. Я выступил против этого закона: «Двое людей должны очень хотеть ребёнка и только тогда его заводить. В свободной стране свободная женщина должна свободно располагать собственным телом. Она сама должна решать этот интимный важный вопрос. Навязывать женщине этот преступный закон, заставлять её насильно рожать! Как все это называется?». Все женщины меня поддержали. Голосование «за» провалилось. Секретарь парткома, спасая положение, стал сам себе противоречить. Он сказал: «Родить женщине не так трудно. А каково отцу целую ораву одеть и прокормить? Нет, мы должны голосовать за этот закон!».

Этот закон при сталинизме вошёл в жизнь.

Во времена моего студенчества в Харькове от приятельницы я услышала о Евгении Лившице. Он котировался как выгодный жених. Студентки, мечтавшие о замужестве, говорили о нем: «Он — сын знаменитого профессора-медика. У них такой шикарный особняк на Сумской. Они так богаты! У его матери такие бриллианты! В их особняке каждая вещь — антикварная ценность!». А моя университетская подруга по курсу, харьковчанка, мне рассказала: «Наш дом примыкает к особняку профессора Лившица на Сумской. Помню в детстве, когда братьев Лившиц гувернёры выводили гулять, их заграничная одежда была слишком броска для наших рабочих ребят. Мы гурьбой бежали за ними и кричали: „Обезьянок вывели гулять!“.

Сейчас не помню, по какому поводу я попала в лившицкий особняк вместе с Дау. Когда вышли, Дау спросил:

— Как тебе понравился Женька?

— Почему он такой лысый? — спросила я.

— От природы.

— Очень плюгавый и ростом не вышел, острый нос, бегающие глазки, рот без губ, в улыбке что-то от лягушки.

— Как ты его раздраконила! А ведь он пользуется большим успехом у девиц! Во всяком случае больше, чем я!

— Этому я не могу поверить. Вот его брат гораздо симпатичнее. Только почему они называют его бабьим именем Леля?

— Его зовут Илья. Илья талантливее Женьки. Женька очень умен. Он практически, жизненно умен. Я по всем бытовым вопросам консультируюсь у Женьки.

— Даунька, милый, неужели ты мог консультироваться у этой гниды, как нужно меня поцеловать?

— Коруша, в делах любви он гораздо опытнее меня. Ты явно недооцениваешь Женьку. Он так трудился, так старался, когда я по Харькову разыскивал красивых девушек. Он меня со столькими перезнакомил, я даже счёт потерял. Но у нас с ним разные вкусы. Ни одна его красавица мне не понравилась. Я так горд, что тебя встретил сам, без помощи Женьки.