Академический обмен - [10]

Цаппа охватывает жалость к собственной персоне. С какой стати он должен страдать за компанию со всеми этими бесчувственными бабами? За всю свою жизнь он лишь однажды сделал женщине ребенка и, как честный человек, на ней женился (правда, через три года она с ним развелась, но это уже другая история, и просьба не предъявлять в одном иске больше одного обвинения!). Провокация! Эту подлянку подстроила ему мерзавка, продавшая ему свой билет меньше чем за полцены — конечно, он не устоял, хотя и удивился, откуда такая щедрость, когда неделю назад он на экзамене поставил ей то, чего она заслуживает. Наверное, у нее случилась задержка, она и помчалась заказывать место на аборт-экспресс, а потом, когда все обошлось, подумала: профессор Цапп собирается в Европу, толкну-ка я ему свой билет, а там, глядишь, в самолет попадет молния. Прекрасное вознаграждение за попытки сохранить высокий уровень образования!

Очнувшись, Цапп обнаруживает, что девушка на соседнем кресле с интересом разглядывает его:

— А вы преподаете? — спрашивает она.

— Да, в университете штата Эйфория.

— Правда? А что вы преподаете? Я изучаю антропологию в Эйфорийском колледже.

— В Эйфорийском колледже? Это то самое католическое заведение в Эссефе?

— Точно.

— Тогда что ты делаешь в этом самолете? — шипит Цапп, разряжая все свое негодование и весь свой суеверный страх на этой белобрысой финтифлюшке. Уж если католики пошли косяком делать аборты, то на что может надеяться остальное человечество?

— Я принадлежу к католикам андеграунда, — отвечает она серьезно. — Я не цепляюсь за догмы, а подхожу к ним критически.

Взгляд ее, за гигантскими линзами очков, невозмутим и ясен. Моррис Цапп испытывает прилив миссионерского одушевления. Он должен совершить благое дело, научить эту простушку различать добро и зло, отговорить ее от богопротивного намерения. Быть может, одной души, спасенной от греха, будет достаточно, чтобы обеспечить ему успешную посадку? Он торопливо склоняется над ней:

— Послушай, детка, позволь мне дать тебе отеческий совет. Не делай этого. Ты никогда себе этого не простишь. Роди ребенка. Отдай его на усыновление — проблем не будет, детские дома остро нуждаются в пополнении. А может, отец ребенка, увидев его, захочет на тебе жениться — такое часто бывает.

— Он не может жениться.

— Уже женат, да? — Моррис Цапп качает головой, осуждая греховность представителей своего пола.

— Нет, он священник.

Склонив голову, Цапп прячет лицо в ладони.

— Вам плохо?

— Обычный приступ утренней тошноты, — бормочет он сквозь пальцы. Потом поднимает глаза на соседку.

— Этот поп, он оплачивает твою поездку из приходских пожертвований? Или организовал специальный сбор?

— Он ничего об этом не знает.

— Ты не сказала ему, что беременна?

— Я не хочу, чтобы ему пришлось выбирать между мной и данными им обетами.

— Он еще давал какие-то обеты?

— Бедность, воздержание, послушание, — задумчиво отвечает девушка. — Но я думаю, что он по-прежнему беден.

— А кто оплатил твою поездку?

— Я по вечерам работала на Южной улице.

— Это там, где полуголые танцовщицы?

— Нет, в магазине пластинок. Хотя, правду сказать, на первом курсе я подрабатывала танцовщицей без верха. Но когда мне стало ясно, какие они шкуродеры, я ушла оттуда.

— Да, в этих заведениях дерут три шкуры.

— Я не о посетителях, а об эксплуатации женского труда, — ответила девушка с легким презрением. — Как раз тогда я и заинтересовалась движением феминисток.

— Движение феминисток? Это еще что такое? — спрашивает Моррис Цапп, которому явно не понравилось название. — Ничего об этом не слышал. (Да и мало кто слышал об этом в первый день 1969 года.)

— Еще услышите, профессор, дайте срок, — обещает девушка.

Тем временем и для Филиппа Лоу нашелся собеседник. Посмотрев фильм (шумный вестерн, от которого у него разболелась голова, так что финальную перестрелку он смотрел, переключившись на музыкальный серпантин), он вдруг почувствовал, что радость жизни в нем куда-то испарилась. Он уже утомился от неподвижного сидения, он ерзает в кресле, пытаясь найти для своих конечностей более удобное положение, приглушенный шум моторов уже действует ему на нервы, а вид за окном вызывает головокружение. Он пытается читать бесплатный номер «Таймс», но не может сосредоточиться. Что ему сейчас совсем не помешало бы, так это чашечка крепкого чая — по его часам уже за полдень, — но, набравшись смелости попросить об этом проходящую мимо стюардессу, он получает отрывистый ответ, что через час им подадут завтрак. Но он сегодня уже завтракал и больше не хочет! А дело конечно же в разнице во времени. Сколько там сейчас в Эйфории, на семь или восемь часов раньше, чем в Лондоне, или позже? Надо прибавлять или вычитать? Сейчас еще сегодня или уже завтра? Или вчера? Так, солнце встает на востоке… Он хмурится от напряжения мысли, но результат выходит бессмысленный.

— Ба, разрази меня гром!

Хлопая ресницами, Филипп всматривается в остановившегося в проходе молодого человека. Вид у него сногсшибательный. На нем замшевые брюки клеш, а поверх рубахи в желто-розовую полоску надета непомерных размеров домотканая жилетка с бахромой до колен. Волнистые рыжие волосы спускаются до плеч, а над верхней губой — бандитские усики более темного оттенка. На жилетке в три ряда, как воинские медали, расположилось с дюжину значков психоделических расцветок.