Аид, любимец Судьбы - [93]

Остальные Ареса уже успели возненавидеть.

– Угу.

– И… и как?

На губах – намек на улыбку, словно осадок на дне амфоры.

– Бездарно дерешься.

– А вот и нет. Я дерусь изо всех сил. Значит, я дерусь хорошо, понятно? А это у тебя твой шлем? Который сковали Циклопы?

– Да. Хтоний.

Подземный – не помню уж, кто уронил. То ли Посейдон, когда на узоры смотрел, то ли Гера визжала, что такая дрянь только из подземного мира могла взяться. Может, и Арг говорил что-то, мол, медь для сплава брали из очень глубокой жилы, особой… Вцепилось слово в вещь челюстями – и не отпускает.

– Он делает тебя невидимым?

– Он делает невидимым любого. И все, к чему ты прикоснешься. Еще вселяет ужас в сердца.

Арес посмотрел на шлем в моих пальцах пренебрежительно. Фыркнул носом.

– Это же не оружие воина.

– Хочешь знать, за что этого мальчика так ненавидят? – поинтересовалась развеселая Ананка.

Деметре он заявил, что цветочки выращивать и дурак сможет. Гелиосу – что ему нужно искать другого общества, кроме своих жеребцов, а то «навоз и ржание – скучновато». Гестию спросил, нет ли у нее какого-нибудь дела, а то она, кажется, вообще ничем не занимается. О Посейдоновом трезубце выдал, что «ну, таким точно не промахнется». Не испугался даже к Стикс подойти и поинтересоваться, почему у нее такие тупые дети – в отца, что ли?

И таких фраз – по нескольку десятков каждому… впрочем, Афродите, кажется, ни одной не перепало.

– А что – оружие воина?

Арес презрительно оттопырил губы.

– Ну, вот копье. Или меч. Еще палица, лук, праща, дротик, – хмыкнул, скосился на шлем. – Молния еще или трезубец.

Ноги у мальчишки напряглись – отскочить. Обычно неумение держать язык за зубами я карал оплеухами.

– Да. Это все оружие воинов. Оружие силы. Оружие войны. Это – нет.

Гера появилась во дворе, тревожно всматриваясь во двор из-под ладони – искала «своего мальчика». Арес засопел и попытался было схорониться за моей спиной, но вылетел оттуда как от хорошего пинка: Ананка расшалилась не на шутку. Или просто не потерпела соседства.

– Арес! – Гера преодолела половину двора вихрем. – Что ты делаешь в его обществе? Я тебе говорила… Ты опять порвал хитон! А это ихор? Внутрь сейчас же! И если еще раз услышу от няньки, что ты…

Видно, общение с Лиссой все же повлияло на сестру – только проявилось это сейчас.

Арес закатил глаза и направился ко входу на женскую половину, временами оборачиваясь и бросая подозрительные взгляды за мою спину. Гера задержалась на миг дольше – прожгла глазами:

– Оставь моего сына.

В ответ я прикончил очередной финик. Жена Громовержца взмахнула гиматием, вернула себе надменность и царственную осанку и направилась удушать отпрыска любовью.

Булькал котел – густо, наполняя двор небожественным, крепким запахом баранины и лука. Сатир напевал что-то бодрое – звал собратьев и нимф присоединиться. Нефела и Гелиос в небесах разошлись: она погнала стада тонкорунных облаков на юг, он колесницу – по извечному пути, на запад…

Пальцы скользили по черной поверхности – ужасающая красотой и искусностью ковка…

Прихотливые изгибы реки. Отроги гор. Пасть. Щит. Клыки.

– Это не оружие силы, – в голосе Судьбы больше не было веселья. – Не оружие воина. Не оружие войны. Но ты так и не сказал, что это.

– Оружие хитрости. Оружие лавагета. Оружие победы.

Пальцы вновь пошли по завитушкам на черной бронзе – молния, трезубец, меч Таната… серп.

Губы пошевелились, облекая в слова решение.

– Ты хотел меня видеть, отец.

* * *

– Ты хотел меня видеть, отец.

У подножия Офриса гулял отчаянный северный ветер. Борей успел где-то основательно хлебнуть, теперь дул во всю мощь, не считаясь с тем, что пора была летняя, когда наливаются соком фрукты и распускаются самые яркие цветы. Хмельной Борей горстями зачерпывал от костра густые смоляные клубы дыма – швырял в небо. Упрямо подворовывал аромат жареной баранины, в равных пропорциях мешал с запахами вина, дикого лука, пота, чьим-то пением, смехом – и разносил по всей Фессалии, аж до Олимпа собрался добросить, чтобы и там порадовались: вот, весело живется в лагере Крона.

Кто-то ритмично и тяжело выбивал по дереву диковатый ритм. В синих, разбавленных огнем сумерках свистели копья и сорванные голоса вскрикивали: «Без промаха!» или «Куды кидаешь, мазила?!» На залитой лунным светом площадке свились два мускулистых гиганта – срослись в борьбе.

Какой-то титан отвернулся от костра. Лениво бросил: «Крон, это не твой старшой пожаловал?»

Второй чуть нагнулся вперед, к огню, и стало видно его лицо: худое, остроскулое, будто неумелый скульптор тесал, да позабыл сгладить углы. В черных кудрях опасной змейкой путалась седина, и в бороде серебристая прядь текла ручейком между двумя ровными черными берегами.

– А что, не видать, что ли? – голос оказался не гулким, как я помнил, а высоким, сипловатым. Хотя, когда сидишь у кого-то в брюхе – многое кажется иным. – А ну-ка двиньте задницы, пусть парень обогреется. Эгеон, да хватит уже лапы за бараном тянуть! Седьмого лопаешь! Или у тебя на каждую руку – по брюху?

Сторукий исполин, сидевший в отдалении от костра, гулко вздохнул и вернул золотистую от жира тушу на место. Какой-то титан тут же принялся ловко оделять всех сидящих мясом. Двое-трое сдвинулись в сторонку, и место у огня нашлось не только мне, но и двум спутникам.