«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!» - [19]

Пока он добежал, Покрышкин уже освободился от парашюта и реглана и, надев свой «блинчик» на голову, легко спрыгнул с крыла на землю.

– Паскеев с Голубевым дома? – отрывисто спросил командир, едва механик приблизился. По всему чувствовалось, что напряжение боя его еще не оставило.

– Паскеев прилетел, а Голубева нет.

– Дай закурить!

Покрышкин взял из протянутой пачки беломорину, быстрым, точным движением прикурил и с наслаждением затянулся.

– А Козлов? – растерянно спросил Гриша.

– Нету Козлова. Сбили его фашисты. Что случилось с машиной Паскеева?

– Говорит, что заклинило мотор… – как-то неуверенно начал объяснять Чувашкин, но Покрышкин его прервал:

– Ладно, потом!

Они направились к стоявшим в стороне летчикам.

«Что же все-таки произошло? – размышлял Александр. – Долго держал режим форсажа, и не выдержал мотор? Такое бывает. А может, струсил и сделал специально?.. Война преображает людей. Вон Колесников, до войны был лихач, бесшабашный парень, постоянно получал взыскания за недисциплинированность, а пришла пора испытаний, и он стал одним из лучших пилотов в полку.

И тот же Воронцов, всегда считался солидным, авторитетным офицером, а с началом боевых действий перед каждым полетом стал как мальчик волноваться, выпрашивать у техников стаканчик спирта для храбрости. Под Изюмом струсил, бросил меня в бою… Теперь «устроился» комиссаром эскадрильи…»

Саша всегда помнил, как первое время ему тоже становилось страшно, когда в полете натыкался на стену ослепительных вспышек от разрывов зенитных снарядов или когда, обернувшись, обнаруживал нависающее над собой желтое рыло «мессершмитта». Разве к такому привыкнешь, да еще когда почувствуешь тупые удары пуль в бронеспинку сиденья или в корпус самолета.

Сколько раз перед вылетом он подавлял в себе эту проклятую, сидящую словно заноза в подсознании мысль: «А вдруг собьют? А вдруг подожгут?» Он подавлял эту подлую мыслишку тем, что начинал злиться на себя, на нее, и она, словно пугаясь, исчезала. Этому научил его первый командир эскадрильи Атрашкевич незадолго до своей геройской гибели во время налета на Бельцы. «Каждому страшно, – говорил комэск. – И тебе, и мне, и Грише Речкалову, летающему на «чайке». Но ты сумей держать свою голову холодной. Сохранишь спокойствие – значит, твое счастье. Потеряешь – значит, конец!»

Постепенно Покрышкин нашел противоядие от этих подлых мыслишек: он научился не думать ни о чем постороннем, ни на миг не отвлекаться в бою от управления самолетом и использования оружия. Сосредоточиться только на одном, твердил он себе, как сбить противника и сделать это толково, без потерь. Боевые вылеты он стал расценивать как работу – тяжелую, изнурительную, изматывающую, но жизненно неизбежную и необходимую. Другого просто не дано. «Я чернорабочий войны – сбил сегодня противника, значит, поработал хорошо. Если сбили меня – значит, я работал небрежно, что-то упустил, прошляпил. Буду работать хорошо – никто меня не собьет».

Сказалась рабочая закалка, полученная им в ФЗУ и на заводе.

Постепенно, по мере того как рос счет сбитых им самолетов, росла и его уверенность в себе, в правильности выбранной им солдатской философии.

…Паскеев стоял от всех в стороне. Едва Покрышкин приблизился, как он бросился к нему и начал что-то торопливо объяснять. Но Саша ничего не слышал: от одного вида этого человека, его бегающих глаз, суетливых движений, душила такая ярость, что он изо всех сил сдерживался, чтобы не бросить в глаза: трус, подлец, и пристрелить его на месте. Лишь бегающие на скулах желваки выдавали его состояние.

Подошел командир полка, и Покрышкин отвлекся: пришлось доложить о вылете, о потерях. Исаев молча выслушал и уже на ходу бросил: «Ладно, разберемся. Готовь к вылету новую группу».

Вот так. Столько времени готовил эскадрилью на Каспии к групповым боям, и в один миг все пошло насмарку. Козлов, Голубев… Не укладывалось в голове, что их уже нет. В памяти всплыли события, связанные с Голубевым, симпатичным здоровяком, с которым вместе пришлось столько пережить.

В начале сорок второго полк участвовал в штурмовках вражеских войск в районе Сальска, Тихорецка и переправ через Маныч. Александр только что вернулся из-под Орехова, где был сбит немцами. Свой полк он нашел под Ростовом. Тогда командир полка Иванов предложил ему подлечиться, а потом заняться подготовкой молодых летчиков. Из них создали эскадрилью, во главе поставили Крюкова, Покрышкина к нему заместителем, для обучения дали десять стареньких «И-16».

Среди этой группы своей хваткой сразу выделились Вербицкий, Науменко, Мочалов, Бережной и Голубев. Новая эскадрилья занялась штурмовкой станций и эшелонов противника.

Уже в июле сорок второго новый командир полка Исаев поручил Александру заняться подготовкой очередного пополнения – группы молодых летчиков, прибывших в полк после окончания Сталинградской летной школы.

В начале сентября Покрышкин с Голубевым на полуторке отправились в станицу Шкуринскую.

..Было солнечное утро. Возле штабной землянки построились молодые пилоты. Спустя минуту из землянки вышел Покрышкин с сердитым выражением лица и, пробурчав: «Опять вас, слабаков, на мою шею повесили», – начал опрос: кто где служил, что кончал, сколько часов налетал. Выслушав всех, он почесал затылок, потом изрек: