Ахилл - [6]

Ну и как тебе вино?..

То-то же!..

Только пей его не особенно много — оно быстро пьянит, даже разбавленное водой. Это, верно, ее чары, Афродиты-Киприды: все пьянит, чего хотя бы мимолетно коснулась она. Пьянит земля Кипра своими виноградниками, пьянят кипрские женщины (я бывал там; о, если б ты, Профоенор, знал, как утонченна и как пьяняще сладка тамошняя любовь!), пьянит даже то, чего коснулось проклятье Афродиты. Говорят же, что на некоторых красавицах лежит ее проклятье — богиня наложила его, позавидовав их красоте. Но в этом случае — как должна быть пьяняще прекрасна такая красавица, если прекраснейшая из богинь позавидовала ей!

Тебе трудно поверить, что такие бывают? Я и сам бы не поверил, если бы одну такую не привелось увидеть. Сколько бед принесла она всем, кто был ею очарован! Однако ж — как была хороша! Воистину — как богиня, хороша! Я, разумеется, говорю про Елену. Да, да, про ту самую, из-за которой, как у нас повелось считать, началась Троянская война. Хотя не в ней одной, конечно же, было дело. Любим мы порой сваливать вину за собственную глупость на кого угодно — на богов, на женщин, только не на самих себя!

Видишь этот давний рубец у меня на лбу? Тоже, можно сказать, получил из-за нее, хотя, по правде-то, лишь себя одного надо бы винить...

Сейчас, глядя на меня, возможно, и нелегко в это поверить, — но был я в молодости очень даже славным кулачным бойцом, и наслышаны обо мне как о бойце были не только в Микенах. И тут вдруг приходит известие, что спартанский царь Тиндарей в честь уж не помню чего устраивает в своем городе кулачные бои, на которые созывает бойцов из всех царств. Награда победителю — доспехи ионической работы. Разумеется, бойцы тут же начали стекаться в Спарту. Надо ли говорить, что и я сразу помчался туда? Был я силен, уже весьма опытен в подобных боях, — поверженным меня еще никто не видел, — и выиграть эти дорогие доспехи, признаться, очень крепко рассчитывал.

И судьба поначалу оказалась ко мне благосклонной — раз за разом жребий выпадал драться не с самыми сильными соперниками: из какого-нибудь неприметного городка Сикиона, известного разве что своими петушиными боями и каким-то якобы родившимся там двухголовым уродцем, или из забытого Зевсом городка Эпидавра, настолько нищего, что мясо там едят лишь на праздники Деметры и Диониса, два раза в год. Нисколько поэтому и не горжусь, что из схваток с их доморощенными бойцами быстро выходил победителем, быстрее, чем ты сейчас допьешь эту чашу с киприйским вином.

Но вот настал час выходить против сильного по-настоящему бойца — Филакида из достославного города Пилоса. Может, не столько он был и силен в кулачном бою, этот самый Филакид, сколько опытен и хитер. Вначале боя — вроде бы совсем слаб; а когда соперник уже не думает о защите, а только нападает — тут-то он встает, будто, подобно Антею, силы набрался от матери-Земли, и наносит этому сопернику единственный точный, хорошо рассчитанный удар, да такой, что никто после такого удара уже не поднимался.

С этим вот самым Филакидом и свел меня жребий в последнем отделявшим от заветных доспехов испытании.

Что ж, бой — так бой!.. И так я его бил, и эдак, он у меня уже крутился, как загнанный лис. Нанес я еще удар — и он повержен: лежит — едва дышит, мyка во взоре, кровавая пена изо рта. Сидящие на скамьях уже кричат: "Клеон! Клеон! Слава Клеону из великих Микен!.."

Так я уже уверовал в свою победу, что повернулся в сторону царя и руки воскинул, славя Зевса...

И тут...

Тут я вдруг увидел девочку, подошедшую к царю Тиндарею... Это была его дочь Елена, и было ей в эту пору всего двенадцать лет, я знал... И она — она тоже взглянула на меня... Нет, не с восхищением, как все, а просто с любопытством ...

Боги, боги!.. Эти белые, как пена, волосы!.. Эти глаза цвета полуденного неба!.. Этот девичий стан!.. Но главное — это лицо!.. В нем одновременно и невинность, и какая-то изнутри идущая многоопытность... И стыдливость, и одновременно похотливость... И любовь... И недоступность... Боги, боги, какое лицо!..

И вот, пока я, забыв, где нахожусь, вообще забыв обо всем на свете, взирал на эту девочку,— тут заслуженная кара богов меня и настигла. Окончательно, казалось, поверженный мною Филакид поднялся-таки с земли... Понятно, я этого не видел, только знай себе пялился на Тиндарееву дочку...

Все-таки успел обернуться на звук его шагов — лишь это меня и спасло от верной смерти, лишь потому сейчас и разговариваю тут с тобой. Удар-то он свой метил мне в висок, а его кулак, обтянутый дублеными ремнями, пришелся мне всего лишь в лоб. Рухнул я — на том и бою конец. Так и достались доспехи спартанского царя хитрому Филакиду.

Очнулся я только на другой день. Кожа на лбу разошлась так, что ее мне потом сшивали нитями наложницы Тиндарея, — потому и рубец сейчас не такой большой, какой мог бы остаться.

И винил я потом только эту девочку в своем постыдном поражении. Что, как ты понимаешь, весьма скверно говорит о моем тогдашнем уме. Вини только себя! Не будь дураком! Не пялься во время боя по сторонам, не подставляй при этом лоб под удар — и все будет при тебе: и победа, и слава, и призовые доспехи!..