Ахалъ-Тэкинская экспедицiя генерала Скобелева въ 1880-1881гг. съ приложеніем карты и плана - [9]

Постъ казался болѣе оживленнымъ, чѣмъ первый, благодаря близкому сосѣдству съ Персіей[9]. Оттуда наѣзжали различные мелочные торговцы. Близъ укрѣпленія, въ землянкахъ и подъ навѣсами, устроились маркитанты, торговавшіе водкой, табакомъ, сардинками и пр. Было даже устроено изъ брезента нѣчто въ родѣ столовой, которую содержалъ какой-то армянинъ. Въ ней можно было получить шашлыкъ[10]. Въ самомъ укрѣпленіи, обнесенномъ довольно высокимъ валомъ, пестрѣли группы разбросанныхъ кибитокъ, въ постановкѣ которыхъ далеко уже не было замѣтно той акуратности, какъ въ Караджибатырѣ. Видимо, все было сдѣлано на скорую руку. Да и самъ комендантъ поста, капитанъ Г., имѣлъ какой-то оторопѣлый видъ. Не то онъ что-то забылъ и старается вспомнить, не то потерялъ какую-то нужную вещь.

— Много-ли у васъ больныхъ, капитанъ? спросилъ я, предъявляя ему свое открытое предписаніе.

— «Есть, какъ не быть», — отвѣчалъ Г., быстро пробѣгая глазами мою бумагу. — «Все цынга да животы, угодно посмотрѣть? Позвольте, ужъ лучше я выведу всю роту», — проговорилъ онъ скороговоркой и не дождавшись моего отвѣта, выбѣжалъ изъ кибитки. Медицинскаго околодка на посту не оказалось, благодаря отсутствію толковаго фельдшера и медикаментовъ. Больные, менѣе слабые, находилсь въ строю; тѣ-же, которые съ трудомъ двигались, лежали въ общихъ кибиткахъ. Преобладающая болѣзнь — желудочно-кишечные катарры, а за ними цынга, развитая, впрочемъ, не въ сильной степени. Одною изъ главныхъ причинъ болѣзненности была, мутная, нездоровая вода Атрека, насыщенная всякими инфузоріями. Колодезная-же вода была очень солона.

Хотя въ Яглы-Олумѣ, благодаря случаю, находился небольшой опрѣснитель на. паровомъ ватерѣ, но воды изъ этого опрѣснителя добывалось немного: ея хватало лишь на привиллегированныхъ.

Чудесное появленіе пароваго ватера въ пустынныхъ степяхъ Закаспійскаго края, произошло, благодаря небольшой разсѣянности одного изъ рьяныхъ членовъ морского вѣдомства, который, прежде чѣмъ изслѣдовать глубину рѣки, настоялъ на изслѣдованіи теченія ея паровымъ катеромъ, вопреки совѣтамъ нѣкоторыхъ практическихъ людей, доказывавшихъ безполезность подобнаго предпріятія. Какъ бы то ни было, но катеръ пустили въ рѣчку; сначала онъ пошелъ, но очень скоро остановился. Пошли въ ходъ рычаги, запруды. Опять побрелъ и снова— «стопъ»! Этотъ «стопъ»! сталъ повторяться очень часто.

Тогда употребили въ дѣло нѣсколько сотъ солдатскихъ ногъ и рукъ, и злосчастный катеръ поволокли по сухому пути, пока не дотащили его до поста Яглы-Олума, гдѣ и была назначена ему постоянная стоянка. Катеръ этотъ, вѣроятно, стоитъ и до сихъ поръ, напоминая печальнымъ видомъ своимъ порывы увлеченія неопытности.

Устройство ночлежно-питательнаго пункта и медицинскаго околодка поглотило не мало времени, да къ тому-же, мнѣ хотѣлось дать обозу своему дневку, вслѣдствіи чего я рѣшился отправиться изъ Яглы-Олуыа только на другой день (20 с.). Часамъ къ 11 слѣдующаго дня, караванъ нашъ выстроился впереди поста въ длинную вереницу и двинулся впередъ съ авангарднымъ конвоемъ впереди, фланговыми разъѣздами по бокамъ и арьергардомъ позади. Предосторожности эти были приняты въ виду не совсѣмъ безопаснаго пути до третьяго поста Чатъ, отстоявшаго отъ Яглы-Олума на 48–50 в. Самымъ опаснымъ мѣстомъ для нападенія разбойничьихъ шаекъ считалась ночлежная стоянка на половинѣ дороги, называемая Тэкенджикомъ, у Атрека.

Неглубокое русло рѣки въ этомъ мѣстѣ и пологій берегъ представлялъ удобства для переправы тэкинскимъ тайкамъ и для набѣговъ на персидскую границу. Здѣсь они часто поджидали верблюжьи караваны и производили нападенія. Одно изъ такихъ нападеній совершено было ими наканунѣ, причемъ они отбили нѣсколько верблюдовъ и ранили одного солдата.

Хотя до Тэкенджика считалось около 26-ти верстъ, но, благодаря значительному отдыху нашихъ лошадей и верблюдовъ, пространство это мы прошли довольно скоро и съ наступленіемъ вечера были уже на стоянкѣ. Въ этотъ разъ на мою долю выпало менѣе хлопотъ по установкѣ обоза, нежели въ предшествовавшія ночи. Кучера мои, наслышавшись, вѣроятно, о нападеніяхъ тэкинцевъ, вышли изъ своей обычной апатіи и сдѣлались весьма расторопны. Въ короткій промежутокъ времени лошади были напоены, имъ заложили овса и снова впрягли, на всякій случай, въ фургоны. Разставивъ по разнымъ концамъ нашего бивуака сторожевые посты, мы скоро всѣ расположились у ярко пылавшихъ костровъ изъ саксаула и принялись кто за вашу, кто за чай. Воды не жалѣли, ея было вдоволь хотя и плохой, но не все-же не соленой.

Шумный говоръ сталъ скоро смолкать. Кое-гдѣ слышались тихіе разсказы о тэкинджѣ[11]). Вотъ и они прекратились. Начали гаснуть и костры, постепенно замирая…

Бивуакъ засылалъ…

Среди ночи я былъ неожиданно разбуженъ ощущеніемъ горячаго дыханія на моемъ лицѣ. Мнѣ показалось сначала, что кто-то силится стащить съ меня бурку. Проснувшись, я рефлективно схватился за револьверъ, который положилъ возлѣ себя, и чуть не прострѣлилъ голову своей верховой. лошади, которая, отвязавшись, подошла ко мнѣ й сначала принялась за бурку, искусавъ ея край, а потомъ начала обнюхивать мою бороду, подозрѣвая въ ней нѣчто съѣдобное. Этимъ эпизодомъ и ознаменовалась ночь, прошедшая благополучно. Хотя мы и видѣли нѣсколько слабыхъ огоньковъ на противуположномъ берегу, но тэкинцы, по всей вѣроятности, высмотрѣвъ нашъ довольно сильный конвой, не рискнули напасть.