Ахалъ-Тэкинская экспедицiя генерала Скобелева въ 1880-1881гг. съ приложеніем карты и плана - [3]

Пріѣхавшія сестры милосердія и графиня Милютина были встрѣчены на пристани командиромъ Таманскаго казачьяго полка, полковникомъ Арцишевскимъ, который занималъ должность коменданта Чигишляра и начальника Атрекской военной дороги[1]). Для сестеръ было отведено помѣщеніе въ госпиталѣ, а въ распоряженіе графини Милютиной дали одинъ изъ деревянныхъ домиковъ. Остальные пассажиры, пріѣхавшіе на параходѣ, размѣстились по кибиткамъ. Мнѣ и спутнику моему, капитану генеральнаго штаба Недоманскому, съ которымъ я познакомился во время дороги, было предложено поселиться въ одной комнатѣ съ судебнымъ слѣдователемъ. Часовъ въ 12 мы отправились къ полковнику на обѣдъ, получивъ его приглашеніе еще на пристани. Таманскій полкъ расположился позади другихъ частей войскъ, за домикомъ командующаго войсками. Вокругъ кибитокъ, разбросанныхъ на глубокомъ пескѣ, въ которыхъ жили казаки, стояла красивая палатка съ деревяннымъ поломъ и полотнянымъ навѣсомъ. Возлѣ нея — знамя полка и двое казаковъ часовыхъ. Отъ палатки шли деревянные, подмостки въ большую кибитку — столовую. Далѣе слѣдовали канцелярія, устроенная тоже въ кибиткѣ; досчатый навѣсъ для лошадей и кухня, помѣщавшаяся въ землянкѣ. Все это составляло владѣніе командира полка. Кромѣ насъ двоихъ, пришли къ обѣду еще нѣсколько пріѣзжихъ, въ числѣ которыхъ былъ и новый отрядный интендантъ Кальницкій. Хозяина въ палаткѣ не было, но громкій голосъ его доносился изъ канцеляріи; тамъ видимо шла кому-то распеканція, судя по доносившимся бурнымъ фразамъ. Разносъ кончился угрозой — «перепорю всѣхъ до одного», послѣ чего показалась фигура расходившагося полковника, который, крикнувъ громовымъ голосомъ: «Заяцъ! неси щи и кашу», пригласилъ гостей за столъ. Арцишевскому на видъ лѣтъ 60; онъ невысокаго роста и крѣпкаго тѣлосложенія. Длинные, висячіе, сѣдые усы и остроконечные пучки- бровей, торчавшіе надъ маленькими глазами его выбритаго лица багроваго оттѣнка, придавали полковнику очень внушительный видъ. Надвинутая папаха еще болѣе усиливала впечатлѣніе грозности. Одни только сѣрые глаза, сквозившіе лукавствомъ и хитростію, подчасъ выдавали напускную свирѣпость полковника, не соотвѣтствующую его болѣе мирному, нежели боевому характеру и практическимъ взглядамъ на жизнь. Какъ бы то ни было, полковникъ былъ грозенъ и страшенъ. Его особенно боялись чигишлярскіе торговцы и аробщики, приходившіе въ трепетъ отъ одного только появленія коменданта. Да и немудрено: мѣры, употребляемыя полковникомъ для раскрытія и уничтоженія всякаго рода мелкихъ плутней и мошенничествъ, наводили ужасъ на восточныхъ людей, привыкшихъ къ широкому произволу со времени покойнаго генерала Лазарева. Воспитательная способность полковника была весьма своеобразна. Такъ, напримѣръ, одного торговца, фабриковавшаго тухлую сельтерскую воду, отъ которой у потреблявшихъ ее переболѣли животы, онъ заставилъ выпить чуть ли не весь остатокъ сфабрикованной имъ эссенціи. Разсказывали, что злополучный фабрикантъ, кое-какъ оправившись отъ продолжительной рвоты и рѣзи въ желудкѣ, послѣ обильнаго питья своего произведенія, долго еще бредилъ ненавистной ему сельтерской водой. То ему грезилось, что онъ тонетъ въ ней; то казалось, что изо рта его бьетъ неизсякаемый источникъ этой воды. Къ концу концовъ, фабрикантъ тухлаго питья для окончательнаго выздоровленія отправился обратно домой. Другой восточный человѣкъ, пойманный въ какой-то мошеннической продѣлкѣ, упорно не признавался въ ней. Какъ средство дознанія, были пущены въ ходъ хинные порошки. Виновный, имѣя съ обѣихъ сторонъ по казаку, долженъ былъ глотать порошки въ сухомъ видѣ. При сильной жарѣ и соленой водѣ для питья, средство это оказалось весьма радикальнымъ, такъ какъ провинившійся раскаялся на второмъ же порошкѣ. Въ нѣкоторыхъ особыхъ случаяхъ производство дознанія у полковника облекалось въ болѣе страшную форму. Такъ, напримѣръ, какой-то армянинъ, пойманный, кажется, въ воровствѣ муки или чего-то другаго изъ интендантскаго склада, настойчивымъ образомъ отпирался, не называя сообщниковъ; но когда его вывели за лагерь къ свѣже — выкопанной могилѣ, у которой красовалось нѣсколько казановъ съ нагайками въ рукахъ, то признаніе послѣдовало моментально. Рядъ подобныхъ случаевъ навелъ въ первое время столько страху на разныхъ любителей поживиться Чужимъ добромъ, что они, если и не отказались совсѣмъ отъ заманчиваго ремесла, то сдѣлались много сдержаннѣе и скромнѣй.

Среди всѣхъ торговцевъ одинъ хозяинъ синей вывѣски, Іованесъ, повидимому, не боялся полковника. При появленіи его, Іованесъ дѣлался только очень любезенъ, сохраняя Непринужденный видъ и по минованіи грозы говаривалъ: «Дла нашему брату такой чилавекъ, какъ полковникъ, нада; лучши будитъ, боялся будишь. Мнѣ што, мой дѣлъ чистъ». Гостинница Іованесъ составляла единственное мѣсто въ Чигишлярѣ, гдѣ можно было сносно, хотя и дорого поѣсть. Полковникъ совѣтовалъ намъ не ѣхать въ передовой пунктъ, а дождаться прибытія генерала въ Чигишляръ, которое ожидалось въ скоромъ времени. Два раза Скобелевъ былъ уже на половинѣ пути къ тыловому пункту, Но появленіе тэкинскихъ шаекъ у передового поста заставляло его возвратиться обратно. Мы рѣшились подождать.