Ах, Мишель, Мишель!.. - [9]

— Супер, папа! — восхитился Селестен. — Белые цветы к белой сервировке! — У нашего сына отменный вкус. Кто знает, может быть, в нем кроется вовсе не филолог, а дизайнер или даже выдающийся кутюрье… — Как ты угадал?

— А как вы угадали, что к белым лилиям потребуется синяя скатерть и… — Мишель заглянул под серебряную крышку.

— Зайчатина, — подсказала я.

— Да, зайчатина?

— Легко, папаша Сарди. — Селестен, комично изображая бывалого человека, похлопал отца по плечу. — Просто мы тебя любим. Правда, мам? Мы любим нашего бестолкового папашу Сарди?

Они оба смотрели на меня. В теплом свете свечей лицо Селестена казалось значительнее, а лицо Мишеля — моложе.

— Очень, — поспешно согласилась я.

— Вот видишь, — развел руками Селестен.

— А вы ничего не скрываете от бестолкового папаши Сарди? — лукаво-обиженно поинтересовался Мишель. — У вас вид заговорщиков.

— Это ты скрываешь от нас с мамой кое-что, — подкашлянул Селестен.

— Что же? — Или мне это показалось, или Мишель действительно напрягся. — Что я скрываю?

— Во-первых, дыню. Я видел, как ты оставил ее у входной двери, а во-вторых, ты до сих пор не признался, что любишь нас с мамой.

— Боже мой, Селестен! — не удержавшись, фыркнула я. — Ты прямо как маленький!

— Почему, мам? Папа должен сказать. Так полагается. Он всегда сообщает нам эту новость, когда приходит с работы.

Неожиданно Мишель застучал вилкой по фужеру.

— Тише, дамы и господа! Папаша Сарди просит слова!

Мы с Селестеном переглянулись и одобрительно закивали.

— Да, что уж скрывать, папаша Сарди очень любит свою жену Полин и своего сына Селестена… — Веселые глаза и исключительно серьезный тон. — И смеет надеяться, что они дадут ему кусочек зайца. — Мишель скромно потупился и более симметрично расположил столовые приборы возле своей тарелки.

— Дадим ему, мама?

— Конечно, давно пора, пока все не остыло окончательно. — Я сняла крышку с жаркого.

— Боже мой, наконец-то! — Мишель потянул носом. — Папаша Сарди так проголодался!

— Можно, я сам открою шампанское? — спросил Селестен.

— Извольте, господин сомелье, — кивнул Мишель. — А я провозглашу тост за нашу, лучшую в мире, семью!

Мы какое-то время молча наслаждались зайчатиной, отрываясь лишь для того, чтобы сделать глоток «за лучшую в мире маму», «за лучшего в мире папу», «за лучшего в мире сына»…

— За лучшую в мире дочь, — сказала я.

Мои мужчины замерли с бокалами в руках. Я добавила:

— И лучшую в мире сестру, соответственно.

— То есть? — спросили они в один голос.

— Ее зовут Жюльет, — представила я. — Она уже с нами, вот здесь, — и показала на свой еще вполне плоский живот.

Селестен быстро-быстро захлопал ресницами. У него такие длинные, темные ресницы, как у меня самой.

— Жюльет? — склонив голову набок и удивленно округлив глаза, переспросил Мишель. — Ха! Правда, Жюльет? Честно? Ты не шутишь?

— Да, именно Жюльет, — гордо улыбаясь, кивнула я.

— Наша долгожданная девочка? — Мишель выскочил из-за стола и кинулся меня обнимать. — Какое счастье! Полин! Какое счастье!

— Осторожнее, папа, — заволновался очнувшийся наконец Селестен, когда Мишель подхватил меня со стула и на руках закружил по кухне. — Не вздумай теперь спать с мамой!

— Что ты сказал? — Мишель чуть не уронил меня на пол.

— То! И прекрати ее тискать! А то от твоих игр у мамы опять выскочит ребенок!

— Селестен! — ужаснулась я, невольно высвобождаясь из объятий Мишеля. — Откуда ты знаешь?

— Я не маленький! — Сын поднялся во весь волейбольный рост, как бы подтверждая свои слова. — Я слышал, как ты плакала, когда не смогла родить в прошлый раз. Из-за него! Из-за его козлиных игр!

Бело-серебристый натюрморт на столе в слабом освещении походил на картину старых мастеров. Нежные, как будто бумажные, лилии… И эти совершенно дикие слова Селестена! И его взгляд. Тонкая высокая фигура, освещенная сзади, лица не видно. Может быть, это говорит не он? Мой сын не может говорить такого!

— Сопляк! — взорвался Мишель.

— Не смей так разговаривать с отцом!

— А пусть он оставит тебя в покое! Ты сама виновата! Ты позволяешь ему вытворять с собой все, что ему вздумается!

Я рванулась к сыну. Единственное желание — влепить пощечину. Вероятно, Мишель интуитивно почувствовал это и сжал мою руку, прошептав, как мне показалось: «Спокойнее!».

— Он только притворяется, что любит тебя! — уже со слезами в голосе выкрикивал Селестен. — А на самом деле он даже не в состоянии произнести вслух эти слова! И меня он не любит! Если бы любил, разве бы стал издеваться над моей матерью! Ненавижу! — И почти бегом бросился к лестнице на второй этаж.

Я опять рванулась ему вслед, но муж не выпустил мою руку.

— Мне больно! — сдавленно прошептала я; почему-то мне отказал голос.

— Извини. Я не хотел. — Муж заглянул мне в глаза, но не отпустил. — Пожалуйста, успокойся.

Мы услышали, как наверху хлопнула дверь.

— Я должна поговорить с ним! Что он себе позволяет?! В нашем доме никогда не было ничего подобного!

— Лучше это сделать мне самому. Пожалуйста, я тебя очень прошу, успокойся. Нельзя волновать Жюльет.

— Да, да, конечно! — Я почувствовала, как всхлипываю и уже больше не могу сдерживать слезы. — Мишель… — Я зарылась лицом в рубашку у него на груди. — Что же это такое? Что происходит с нашим сыном?