Агуглу (Тайна африканского леса) - [8]

— И все-таки мы не можем выйти раньше, — ответил нубиец, — приближается время дождей, когда пускаться в путь лесом, окруженным болотами, значит идти на верную гибель. А затем, эта отсрочка необходима еще и для того, чтобы успеть приготовиться к путешествию, набрать носильщиков и запастись всем необходимым.

Он замолчал и занялся разглядыванием своей руки, лежавшей на коленях.

В действительности, однако, старая лисица наблюдала за мной; чувствуя, что я еще не убежден, он прибавил, внезапно вставая:

— Если то, что я тебе обещал, не осуществится, ты можешь отрезать мне ухо, или нос, или голову, — по твоему собственному выбору.

Первые ливни, предсказанные Абу-Гуруном, разразились через несколько дней.

В ожидании сухой погоды, я заперся дома со своими коллекциями. Мало-помалу растения были приведены в порядок и размещены в гербарии, но классификация насекомых требовала большего внимания. Надо было осторожно положить каждое из них на предохранительный клочок ваты, стараясь не сломать маленьких хрупких ножек и усиков. Сироко, неподвижно стоя на одной ноге, подавал мне их одно за другим. Изумрудные надкрылья, нагрудные щитки с металлическим отливом так и сверкали на ладони его руки. А сколько требовалось предосторожностей, когда наступила очередь бабочек! Я видел, как дрожали его толстые пальцы, когда он подавал их: достаточно было малейшего сотрясения, чтобы их нежные крылышки потускнели.

Я как раз насаживал на булавку гордость моей коллекции — сфинкса-гермафродита, когда вдруг раздались дикие крики, от которых содрогнулись стенки хижины. В соседних хижинах заметно было сильное волнение.

Посреди тесной группы, расступившейся передо мной, я увидел двух маленьких чернокожих, опершихся на большие луки и угрюмо улыбавшихся мне. Около них глухо ворчало маленькое, коренастое существо, шея которого была зажата вилами, державшими его в некотором отдалении от провожатых. Пленник схватил конец вил руками и с остервенением царапал его когтями; лицо его, с блестящими, безостановочно вращающимися глазами, выражало безграничное бешенство.

Толпа все сгущалась; она колебалась сообразно движениям вил, то подвигаясь на несколько шагов вперед, то вдруг отступая, как бы от внезапного порыва ветра. Любопытство в ней боролось со страхом.

— Это Агуглу, — объяснил мне, наконец, Сироко. — Карлики поймали его недели две тому назад и требуют в обмен за него тканей, меди и ножей.

После долгих переговоров, условия обмена были установлены. Чтобы быть свободнее в движениях во время торговых споров, карлики привязали пленника к одному из столбов веранды. Короткие веревки едва позволяли ему поворачивать голову и шевелить руками, но ноги не были связаны и ему удалось цапнуть ими слишком смелого негритенка; икры мальчугана мгновенно покрылись кровью и он начал вопить благим матом. Благодаря этому случаю, создалось враждебное настроение. Некоторые уже прибежали, вооружаясь стрелами и размахивая дубинками.

Если я хотел, чтоб молодой Агуглу достался мне живым, надо было немедленно укрыть его в безопасное место. Я вспомнил о бамбуковой клетке, где в продолжение нескольких месяцев содержался маленький леопард, издохший в начале периода дождей. Туда я запер на время моего дикого пленника. Он тотчас же спрятался в самый дальний угол и присел на корточки, не спуская с меня глаз.

Когда я подходил, он бросался грызть прутья решетки, стараясь запустить в меня свои когти. Желая приласкать его, я положил перед ним немного сахара, бананов и поставил молоко. Но он оказался равнодушным к этим лакомствам. Шерсть его поднялась, он с силой начал бить себя кулаками в грудь, а потом снова бросился на прутья решетки с такой стремительностью, что вся клетка заколебалась. Когда кризис прошел, он упал в изнеможении.

Я подумал, что он, может быть, примется за еду в мое отсутствие и вышел, закрыв предварительно ставни. Час спустя я вернулся и увидел, что клетка пуста. Мой пленник, пробуя, очевидно, каждый прут в отдельности, напал, наконец, на самый слабый и, сломав его зубами и когтями, устроил себе проход. Но далеко уйти он не мог, так как ставни были по-прежнему закрыты. Вдруг я заметил два зеленых глаза, блестевших в темноте, и увидел его в углу за грудой ящиков. Он, ворча, смотрел на меня и, опершись руками о землю, готовился к прыжку. Я моментально исчез, захлопнув за собой дверь.

В тот же вечер я приказал построить просторную хижину, где был бы свободный доступ воздуху и свету, но где все бамбуковые части были заменены очень твердым черным деревом.

Теперь возникал вопрос, каким образом перевести его туда.

Наконец, после нескольких бесплодных попыток, мне удалось накинуть ему на голову одеяло. Ослепленное таким образом маленькое чудовище было перенесено в свою новую тюрьму. Там мы его оставили одного, чтобы не усиливать его раздражения, оно же билось под своим покрывалом и рвало его зубами.

На следующий день я с удовольствием заметил, что Агуглу выпил молока и съел яйцо. С этого момента его буйный нрав начал смиряться. Припадки гнева прошли, но недоверчивость оставалась. Сидя неподвижно в углу своей хижины, он вытягивал голову и с угрюмым видом следил за каждым нашим движением. И только на восьмой день он проявил несколько большую общительность. Я назвал его Азубом, что по-нубийски значит «маленький друг», и он быстро понял, что это имя относится к нему. Когда я тихо звал его, избегая говорить громко, чтобы не озлоблять напрасно, он устремлял на меня взгляд, полный огня. «Азуб», — говорил я, подходя к нему с протянутой рукой, и он тотчас же приближался, раскачиваясь на своих коротких ногах, и хватал принесенные мной лакомства. Не прошло и двух недель, как он сопровождал меня из комнаты в комнату, держа за руку.